Смерть Колокольчика
Шрифт:
А зря он так подумал… Семчагин… Дежравшие у Семчагина свой «общак» криминальные «авторитеты»… Пётр Филимонович… С таким длинным списком недругов — долго не живут.
И уже 12 сентября, когда вышедший из подъезда собственного дома гражданин Самсонов направился к гаражу, чтобы уехать по делам, едущий по улице тяжелогруженый КАМАЗ неожиданно свернул на тротуар, и. сбив с ног стоклеточного шашиста, правым передним колесом раздавил его голову.
(Я потом смотрел в уголовном деле фото — смотрелся Самсон неважнецки… Скажу прямо: проводись
КАМАЗ тотчас умчался, отчаянно дымя. Его потом обнаружили брошенным в трёх кварталах отсюда. Разумеется, угнан накануне, отпечатки пальцев на баранке — стёрты…
«Угнал грузовик какой-то пьянталыга, покататься захотелось… Вот он-то Самсонова случайно и задавил!.. Случайно же стёр и отпечатки, когда вылезл из кабины…» — зевнув, сообщил мне своё твердое убеждение начальник угрозыска.
А кто ж спорит?.. Наверняка так и было!..
С лёгкой душой списали Самсона на алкаша-угонщика.
…15 сентября я в последний раз встретился с Авраховым. Надо было кое-что уточнить в информации об угоне автомашин, которую он дал при расследовании дела об мокрухе, — дело по его авто-угонам то возбуждалось, то приостанавливалось почему-то, то снова продолжалось…
Назавтра Аврахова должны были отправить в «зону» (до которой живьём ему не доехать), и угрозыск торопился получить от него некоторые дополнительные сведения…
Перед встречей я перемолвился с СИЗОвским «кумом». По его словам, Аврахов — в депрессии, задолбал сокамерников россказнями о том, какой гадиной была убитая девица, и как его нагло подставили менты…
…И вот в комнату для свиданий ввели самого Аврахова.
Я заранее украсил лицо доброжелательной улыбкой, показывая, что друг я ему, товарищ и брат родимый, а не бяка-мент какой-нибудь…
Взглянул на него, усевшегося на стул передо мною, — невольно поёжился. Хреновато смотрелся ещё недавно такой бравый экс-вояка и каратист!.. Землянистого цвета лицо, лихорадочный блеск в глазах, дрожащие руки…
Я почувствовал: ОН ВСЁ ПОНЯЛ. В том числе — и что жить ему остались считанные сутки…
А что ж ты думал, милок: убил Королеву — и в кабак?..
Нет. родненький, как раз тебе-то пора уж и на плаху…
«Здравствуй, Паша!..» — бодро поздоровался я, всем своим видом излучая оптимизм и уверенность в том, что дела моего собеседника идут намного лучше, чем ему самому кажется, и уж во всяком случае — куда лучше, чем у меня, забитого жизнью трудяги-опера…
И, не дожидаясь его ответа на приветствие (вдруг, обиженный на ментов — не ответит, поставив меня тем самым в фальшивое положение), — заговорил о приведших меня сюда делах: надо сообщить то-то и то-то, подписаться вот тут и тут, потом ответить на дополнительные вопросы… И — всё, гуляй Паша, обратно в свою камеру, — наслаждаться покоем… Тогда как мне, оперу — ещё пыхтеть и пыхтеть по жизни…
…Вопреки
Был уже как бы вне всего, бренного…
Тихо и прерывисто, но чётко — сообщил все требуемое, не глядя подписался в приготовленных для него документах, ответил на все мои вопросики…
Я протянул ему привезённое в подарок — дешёвые сигареты, чай, какие-то сладости… Безропотно взял, сдержанно поблагодарил.
Можно было и удалиться, но как-то сразу встать и уйти показалось неудобным, и я задержался, решив побеседовать с ним пяток минут на отвлечённые темы…
Зря я это сделал…
«Она — тварь!» — вскинув на меня сухие как пустыня глаза, вдруг резко произнес обречённый.
Я вздрогнул. Не хватало духу спросить, кто это — «она», и почему я, собственно, столь занятый срочными делами человек, должен слушать всё это, меня абсолютно не касающееся…
«Ты во всём виновата!» — ещё резче воскликнул Аврахов, сверкая взглядом, и тыча пальцем во что-то за моей спиною. Осторожно оглядевшись, я убедился, что там — лишь оштукатуренная стена.
На душе тревожно промелькнуло: «Не спятил ли?.. Так вроде ж только что вёл себя адекватно…»
«Говорит, что — любит… — пожаловался мне Аврахов. Пробормотал с ненавистью: — Почему Ты со мною — ТАК?!.»
Вдруг его прорвало.
Он заговорил о Скворцове. Подлая мерзавка, ничтожество, убийца, задурила ему голову, втянула его… А потом хотела и вовсе… А он — лишь защищался!.. А она… Господи!.. За что ж с ним — ТАКОЕ?!.
Аврахов перевёл дыхание, нездорово зарумянившись щеками. Погрозил пальцем тому, кто прятался за моей спиною. Я едва сдержался от желания вновь оглянуться.
«Ребячилась… Маленькую девочку изображала… Просилась, чтобы носил её на руках, как ребёнка… Прижмётся к моей щеке своей, и смеётся… звонко-звонко, как бубенчик… Шепчет: «Папа!.. Папочка!..» Ласковые слова говорила…»
«Какие?» — на автомате спросил я, тут же прикусив язык, понимая, что ему неприятно говорить об этом…
Но я был неправ!..
Помолчав, Аврахов стал повторять слышанное им в минуты нежности от Скворцовой…
Он ПОМНИЛ ВСЁ, включая и интонации…
Не со мною — с самим собою он сейчас разговаривал, — ЕЁ словами и ЕЁ голосом.
Это Колокольчик обращалась из могилы к любимому, окружая его своей нежностью, даруя ему поддержку в последние минуты его бытия!..
Только сейчас, слушая эти пронзительные признания в Любви и само-отречённости во имя Люимого, я понял. насколько же одинокой она была, и как тяжко ей жилось, и что значил он в её жизни…