Смерть короля Тсонгора

Годе Лоран

– Для чего ты делаешь это? – спросил он. – Ты так заботишься о моем теле? Ты умащаешь его? Я ничего не чувствую. И ты не обязан так ухаживать за мной. Разве только время прошло быстрее, чем я думал, и мое тело начинает разлагаться, несмотря на бальзамы и мази. Что ты делаешь, Катаболонга, и почему ты мне не отвечаешь?

Катаболонга слышал голос старого Тсонгора, но ответить ему не мог. Губы его дрожали. Не поднимая головы, он продолжал увлажнять его тело. Становилось жарко. Со лба у него катился пот. И его капли смешивались со слезами, которые Катаболонга не в силах был удержать. Они падали на тело старого короля. Они охлаждали кожу короля. Молчание снова обеспокоило Тсонгора.

– Почему ты не говоришь со мной, Катаболонга? Что происходит в Массабе?

Катаболонга не мог больше молчать:

– Если б твоя кожа могла чувствовать жар и холод, ты бы меня не спрашивал, Тсонгор. Если б ты мог вдохнуть воздух этой комнаты, тебе ни о чем не пришлось бы спрашивать меня.

– У меня нет обоняния, Катаболонга. Говори. Скажи мне, что происходит.

– Все горит, Тсонгор. Массаба в

огне. И жар ее пламени заставляет меня кашлять даже здесь. Вот поэтому я и хлопочу вокруг тебя. Ты ничего не чувствуешь, но твоя кожа горячая. И камни вокруг тебя тоже. Ты скоро покроешься волдырями и загоришься, если я не сделаю того, что должен сделать. Я покрываю твое тело мокрыми лентами. Я обрызгиваю тебя водой. Чтобы ты не загорелся.

Старый король больше не мог вымолвить ни слова. Погруженный во тьму, он закрыл глаза. Ему казалось теперь, что до него дошел запах пожара. Что он весь окутан им. Да, теперь он был в густом дыму. Прямо перед высокими дрожащими языками пламени. Запах гари окружал его, он чувствовал его. И тогда он очень тихо снова заговорил, словно человек, очнувшийся после тревожного сна.

– Да, я вижу. Все горит. Сначала пламя было небольшое, но поднялся ветер, и его языки переходят с одной крыши на другую, пожирая город квартал за кварталом. Они добрались и до моего дворца. Огонь лижет стены, цепляется за занавески, и кончится тем, что они упадут на землю в облаке искр. Да, я вижу. С террасы дворца к моим ногам падают горящие угли. Дома оседают с громким треском. В народных кварталах уже почти ничего не осталось. Там огонь распространялся быстрее, чем в других местах. Там было мало каменных домов, в основном хлипкие деревянные постройки, хибарки и шатры. Все исчезло. Да, я вижу. Вижу людей, которые суетятся, борются со стеной огня. Вижу капли воды на их телах, они охлаждали обожженную кожу. Вижу, как город корчится в огне.

Дома горели целую неделю. И на целую неделю война была приостановлена. Жители осажденного города день и ночь боролись с огнем. А армия номадов от безделья созерцала вид этого величественного каменного города, который исчезал в дыму. На седьмой день пламя победили. В Массабе все были в черных от копоти масках. С обгоревшими волосами, с задубеневшей от жара пламени кожей, в покрытой сажей одежде, они пребывали в полном унынии. Все улицы были покрыты раскаленными углями. Дома разрушены. В грудах камней торчали обгоревшие балки. Большая часть припасов сгорела в огне. Не осталось почти ничего. Ничего, кроме воспоминания об ужасном гигантском пламени, которое еще много дней спустя продолжало будоражить мысли измученных жителей.

6

А далеко от горящей Массабы Суба продолжал свой путь. Он приближался к Сарамину, городу, словно подвешенному в горах Он уже видел его высокие белые стены. После Массабы Сарамин был второй жемчужиной королевства. Удивительно красивый город, построенный из бесцветного камня, который в вечернем свете принимал розоватый оттенок Город, построенный на высокой скале, которая нависала над морем.

Старый Тсонгор любил этот город. Часто бывал там. И никогда не требовал каких-либо перемен в нем. Всю жизнь он умышленно отстранялся от управления этой цитаделью. Чтобы ничто не меняло ее облика. Он не хотел устраивать его на свой лад. Сарамин казался ему красивым потому, что он не походил на него. Вот поэтому он и любил приезжать туда. Он был там словно иностранец. Его удивляло каждое строение. Он восхищался архитектурой, освещением и той странной элегантностью, которую он ревностно берег, но которая ничем не была обязана ему. Он отдал этот город одному из своих старых соратников: Манонго. Но после нескольких лет правления Манонго умер от лихорадки. По обычаю надо было, чтобы Тсонгор сам назвал имя нового градоначальника. Какого-нибудь другого своего давнего сподвижника. Чтобы вознаградить его за верность. И показать всем, какими почестями осыпает Тсонгор тех, кто предан ему. Но он поступил иначе. Манонго своей мягкостью сумел снискать привязанность жителей Сарамина. Они боготворили его. Он правил своим городом с умом и великодушием. Тсонгор лично приехал на похороны Манонго. Он оплакивал его вместе с народом Сарамина. Он в молчании прошел по улицам цитадели. В жару. Вместе с плачущей толпой. Он понял, как любим был его старый товарищ в этом городе, и решил, что власть в нем должна перейти к Шаламар, вдове Манонго. Он хорошо ее знал. Она тоже принимала участие во всех его битвах Всюду следовала за своим супругом. В лагерях. Во дворцах. Разделяла с ним страх в тяжкие годы войны и роскошь в годы правления. Шаламар никогда ничего не просила. Она была первая и единственная женщина, которая возвысилась до такого ранга. Жители Сарамина с радостью приняли решение Тсонгора. Прошли годы, и все это время Шаламар занималась своим городом с любовью. Каждый раз, когда Тсонгор приезжал в Сарамин, он вел себя смиренно. Считая, что там он просто гость, а не король. Таково было его желание. Пусть Сарамин процветает в благожелательности и свободе.

Когда Суба вошел в горную цитадель, весть о смерти короля уже опередила его. Можно было бы сказать, что город его ждал. На главной улице, на площадях, на перекрестках толпа людей смотрела, как Суба приближается. Все замерли в ожидании. Никто даже не говорил в полный голос.

Шаламар приняла гостя на верхней террасе дворца. Она возвышалась над морем грозным уступом, вокруг которого кружили морские птицы. Шаламар была во всем черном. Увидев Субу, она встала с трона и опустилась на колени. Это поразило сына короля. От отца он знал, что Шаламар – великая правительница. И вот он видел

пред собой очень старую женщину, согбенную временем, и эта гордая женщина преклонила перед ним колени. Он понял, что она сделала это перед тенью Тсонгора, и осторожно, ласково помог ей подняться и усадил на трон. И тогда она выразила ему соболезно-щ вание от имени всего своего народа. Суба ничего не сказал в ответ, а она приказала позвать певицу, которая исполнила для них две траурные песни. На этой террасе, которая возвышалась над миром, под шум воли, которые бились о скалы, под звуки песни Суба поддался печали. Он расплакался. Словно его отец умер только сегодня, умер снова. Время, что прошло со дня его отъезда из Массабы, не принесло ему облегчения. Горе было с ним. Ему казалось, что опии когда с ним не смирится. Шаламар дала ему выплакаться. Она терпеливо ждала. Она тоже вспоминала Тсонгора, вспоминала те дни, когда жизнь сводила ее с ним. Подождав немного, она попросила Субу подойти к ней, обняла его обеими руками, как если бы он был ребенком, и нежным материнским голосом спросила, что она может сделать для него. Он волен просить все, что угодно. В память об отце. Сарамин все исполнит. Суба попросил, чтобы в городе одиннадцать дней был траур. Чтобы были принесены жертвоприношения. Он попросил, чтобы Сарамин разделил траур с Mассабой, своей каменной сестрой. Потом он снова умолк Он ждал, что Шаламар немедленно отдаст приказы, но она ничего нe сделала. Она смотрела на очертания башен и террас, которые вырисовывались на голубом небе и отражались в море. Потом повернулась к Субе. Выражение ее лица изменилось. Оно уже не было лицом старой опечаленной женщины. Теперь в нем появилось что-то более жесткое и более высокомерное. И тогда она заговорила каким-то утробным бесстрастным голосом:

– Слушай, Суба, слушай внимательно, что я тебе скажу. Слушай, как сын слушает мать. То, что ты просишь сделать в память о Тсонгоре, я сделаю. И не надо меня просить об этом. У тебя нет надобности просить, чтобы в Сарамине объявили траур. Тсонгор умер, и для меня его смерть – огромная потеря, будто большая часть моей жизни тихонько соскользнула в море. Мы его оплачем. Наш траур будет длиться дольше одиннадцати дней. Оставь нас с ним. Позволь нам организовать траурные церемонии так, как мы хотим. И ты увидишь, что твой отец будет оплакан так, как положено. Слушай меня, Суба, слушай Шаламар. Я знала твоего отца. Если отец отправил тебя на дороги королевства, то это не для того, чтобы сделать тебя вестником его смерти. Чтобы все королевство впало в печаль, ему не нужен был ты. Я знала твоего отца. Он и мысли не мог допустить, чтобы ради того, чтобы Сарамин оплакал его, один из его сыновей проделал такой путь. Он ждал от тебя другого. Оставь траур нам, Суба. Мы его исполним. Оставь его здесь. В Сарамине. Твой отец не для того послал тебя, чтобы ты плакал. Теперь тебе пришло время снять траур. Пусть тебя не коробят мои слова. Я тоже познала, и не один раз, горечь утрат. Я знаю, какое помутнение разума она вызывает. Тебе надо проявить силу и сбросить с лица маску плакальщика. Будь гордым, не выставляй свое горе напоказ. Сегодня Тсонгор нуждается в сыне, а не в плакальщике.

Она замолчала. Суба мотал головой. Несколько раз, пока она говорила, ему хотелось прервать ее. Он чувствовал себя оскорбленным. Но он дослушал ее до конца, потому что в ее голосе была такая естественная властность и такое проникновение, что он все же подумал: она права. Он стоял перед нею в растерянности. Эта старая женщина с морщинистыми руками, эта старая правительница города только что своим хриплым голосом словно дала ему пощечину.

– Ты права, Шаламар, – ответил он. – Твои слова жгут мне щеки, но я слышу, что в твоих устах – правда. Да, Шаламар. Тебе – траур и плакальщицы. Поступайте так, как вы считаете нужным. Пусть Сарамин делает так, как ему кажется лучше. Как он делал всегда. Ты права. Тсонгор послал меня сюда не для того, чтобы плакать. Он приказал мне построить по всему его королевству семь гробниц. Семь гробниц, и только тогда моя миссия будет завершена. И вот здесь, в Сарамине, я построю первую. В этом городе, который он любил. Да, вот здесь я начну свое великое строительство. Ты права, Шаламар. Камни зовут меня. А плач я оставляю вам.

Он не спеша сложил черное покрывало, которое ему дали женщины Массабы, и передал его в руки старой правительницы. Она смотрела на него материнским взглядом. Она улыбалась этому молодому человеку, который нашел в себе силы внять ее словам. Она взяла покрывало, потом знаком попросила его подойти к ней и, целуя его в лоб, прошептала ему:

– Не бойся, Суба. Делай то, что ты должен сделать. А плакать за тебя буду я. Иди с миром. И клади камень на камень.

7

Осада Массабы продолжалась. Изо дня в день, пока воины Коуаме и Сако пытались отогнать врага на земляные валы, жители убирали остатки строений, приводили в порядок улицы, вытаскивали из еще горячих руин то, что пощадило пламя. Строительный мусор, зола и всякие обломки использовались для обороны от врага. Их со всего размаха бросали в осаждающих. Массаба задыхалась от пыли и пепла, летевших с ее высоких крепостных стен.

А внутри крепостных стен жизнь постепенно налаживалась. Все было подчинено экономии военного времени. Правители подавали пример. Коуаме, Сако и Либоко ограничивали себя во всем. Ели мало. Делили свою еду с приближенными. Помогали всем обустроиться после пожара. Иного выхода не было. Город был в кольце. Запасы иссякали. Но все делали вид, будто об этом и не думают, и верили, что они все же победят. Проходили недели. Лица у всех осунулись. А победы все не было. Каждый день воинам Массабы удавалось ценой больших усилий отогнать осаждающих. Никому после Дан-ги не удалось шагнуть в ворота или захватить часть стены.