«Смерть красавицам» или Петербургский мститель
Шрифт:
– Насилие над такого сорта девицами… – начал было кто-то из чиновников, но Владимир Гаврилович скрипнул зубами.
– Да, ни над одной не совершено насилие, – повторил он.
– Таким образом, убийца хочет достичь другой цели, – опять поднялся Бубнов. – Запугать девиц?
– Не только девиц, – дополнил Филиппов, – всех горожан. Мол, что хочу, то и творю, и главное, что полиция мне не указ. Вот так, господа. Я более вас не держу. Если узнаете что-либо по делу, докладывайте в любое время дня и ночи. Мои двери для вас всегда открыты. Бубнов, будь любезен, задержись
Иван Григорьевич не стал подниматься, когда расходились остальные чиновники.
– Что там сидишь? Давай ближе, – Филиппов указал на стул, стоящий у стола.
Бубнов пересел.
– Есть у меня одно соображение… – не слишком уверенно заговорил чиновник по поручениям, глядя в пол.
– Выкладывай, Иван Григорьич, выкладывай, сейчас всякое предложение дорого, даже самое неисполнимое.
Корнелий Адамович, вытирая руки белым бумажным полотенцем, повернул голову к старшему врачу полиции Стеценко.
– Сколько ни вижу убиенных, но каждый раз закрадывается мысль: чего ж не хватает извергам? Как они свою жизнь оценивают? А если их точно так же? Таким же способом? – поиграл желваками.
– Позволите? – Стеценко достал из портсигара папиросу.
– Да ради бога.
– Угощайтесь.
– Благодарю, но после вскрытия у меня нет особого желания.
– Девицу жалко, могла бы жить. Всего-то двадцатый год пошёл.
– Жалость должна быть присуща врачу, но увы – она сама выбрала свою судьбу, никто её не толкал на панель.
– Не могу согласиться – туда её толкнула сама жизнь. Я, конечно, не знаю, кто она, в какой семье родилась, но обстоятельства порой сильнее нас. Не мы выбираем, а нас.
– Хорошо, Пётр Назарович. Наш спор бесперспективен, поскольку вы не оступитесь от своего мнения, а я – от своего. И будем друг другу доказывать точку зрения, которую не собираемся менять.
– Вы правы.
– Давайте лучше о девице – нам с вами ещё акт составлять, а там наше мнение должно совпадать, иначе наши сыщики сломают головы. Так что вы думаете по поводу сегодняшнего вскрытия?
– То, что говорил ранее. Девицу убийца задушил, а уж потом начал наносить резаные раны. Об этом свидетельствует то, что на руках нет порезов. Значит, она не пыталась закрыться от ножа или бритвы, но при удушении царапала руки преступника. Видимо, хотела вцепиться ему в лицо, но не дотянулась. Как в каламбуре, руки оказались коротки.
– Здесь наши мнения совпадают, но Владимир Гаврилович задал правильный вопрос – почему убийца не ушёл ранее? Почему?
– Может быть, хорошо знал девицу? – высказал предположение Стеценко. – И хотел провести с ней последнюю, так сказать, ночь?
– Ваша версия имела бы право на жизнь, если бы не одно «но»…
– И какое же?
– То, что он не тронул девицу и не подверг насилию, говорит в пользу вашей версии, но почему же он не тронул и девицу с Калашниковской набережной? Не верю я, что убийце были близки столь разные женщины. Хотя, – с сомнением в голосе закончил Чиж, – может быть, девицы из одного края?
– Любезный Корнелий Адамович, над этим пусть ломают головы сотрудники Филиппова. В котором часу преступник задушил девицу?
– Исходя из температуры тела, уличной погоды, я бы сказал, от одиннадцати до часу, – Чиж пытливо посмотрел на старшего полицейского врача.
– Согласен. Оба успели выпить по фужеру вина, она – съесть яблоко. Любопытно, о чём они беседовали перед трагическим происшествием.
– Не думаю, что о высоком, – позволил себе улыбнуться Чиж.
– Смотря что понимать под высоким, – Стеценко выпустил изо рта струю белого папиросного дыма. – Для крестьян это одно, для мещан – другое, для дворянского сословия – третье. Так что высокое может быть разным.
Почти минуту сидели в молчании. Филиппов с интересом поглядывал на чиновника по поручениям. Тот машинально сжимал и разжимал пальцы.
– Так какое у тебя, Иван, возникло предложение?
– Боюсь, Владимир Гаврилович, предложение слишком сложное и неосуществимое.
– В каждой безумной идее есть рациональное зерно, так что рассказывай. Ты ещё не знаешь, какие возникали у меня, когда я был судебным следователем в Радомской губернии. Выкладывай.
– Владимир Гаврилович, сейчас я вижу, что моё предложение едва ли не безумней, чем действия нашего убийцы. Но если вы хотите услышать, то извольте. У каждого из нас есть собственные осведомители в разных слоях населения. Что если напрячь силы и подсунуть убийце «подсадным уток»? То есть мы знаем, что ему нравятся невысокие стройные брюнетки. Почему бы по городу – а мы знаем, где фланируют девицы, – не пустить наш, так сказать, крючок…
– Ты предлагаешь ловить на живца?
– Именно. – Бубнов оживился, но потом вновь потупил голову. – Я сам понимаю всю абсурдность моего предложения. Это безумие еще похуже, чем у нашего убийцы.
– Н-да, предложение было бы хорошим, если бы мы знали, в каком из участков обитает преступник. А так, – Филиппов хотел себя сдержать, но не стал, – нам не приставить к каждой девице по переодетому полицейскому, тем более что во второй раз убийца появился через две недели после первого преступления. Когда появится в следующий раз, нам неведомо, так что ты правильно сказал – безумная идея. Это я тебе не в упрёк, – добавил Владимира Гаврилович, уже более раздумчиво, – это я от того, что у меня самого нет никаких идей. Не знаю, за какую ниточку бы схватиться. Вот так-то, Иван. Но предложение о крючке не прячь далеко, может, и пригодится.
– Владимир Гаврилович… – Бубнов сидел, понурившись, уперев взгляд в пол.
– Постой, – Филиппов сузил глаза, выпятил нижнюю губу, потом в упор взглянул на Ивана Григорьевича. – В столице на сегодняшний день зарегистрировано тридцать восемь домов терпимости.
Вот в них наш убийца не посмеет сунуться. Знаешь, почему? Я доподлинно тоже не знаю. Но подозреваю, что там у него не будет времени, чтобы без спешки, растягивая удовольствие, резать своих жертв. А значит, все наши усилия необходимо сосредоточить на улицах. Это немного облегчает задачу, но, к сожалению, не так сильно.