Смерть — мое ремесло
Шрифт:
Зецлер сделал движение, но я поднял руку.
– Зецлер, вы со мной с самого начала. После меня только вы обладаете необходимым опытом, чтобы руководить работой временной установки. Если вы уйдете, мне придется лично вводить в курс дела другого офицера, учить его...
– Помолчав, я с силой произнес: - Мне некогда. До июля я должен полностью отдаться стройке.
– Я поднялся.
– До этих пор вы мне необходимы. В июле, если война еще не кончится, что, впрочем, мне кажется невероятным, вы можете представить мне свой рапорт. Я поддержу вас.
Я замолчал. Зецлер не шелохнулся, он стоял передо мной с каменным выражением лица. Выждав немного, я закончил:
– Вот и все.
Он холодно попрощался, повернулся но уставу и вышел.
Через несколько минут, тяжело дыша, весь красный, появился Хагеман. Он протянул мне бумаги на подпись. Это не были срочные дела. Я взял ручку и сказал:
– Он не отрицал.
Хагеман посмотрел на меня, и лицо его расплылось в улыбку.
– Ну, конечно... это такой честный человек... такой порядочный...
– Но он принял это очень близко к сердцу.
– Неужели?
– удивленно проговорил он.
– Неужели? Да, да, ведь он музыкант... Возможно, в этом все дело...
– Он посмотрел на меня, отдуваясь.
– Если мне будет разрешено высказать предположение... господин штурмбанфюрер... Конечно, он музыкант - этим все и объясняется...
– Он сделал умильное, огорченное лицо.
– Кто бы мог подумать! Ведь он офицер, господин штурмбанфюрер! И придет же в голову прихоть! Конечно, все дело в том, что он музыкант... И обратите внимание, господин штурмбанфюрер, продолжал он, с торжеством вскидывая свои жирные руки.
– Он близко принял это к сердцу... как вы очень метко изволили выразиться...
Я отложил ручку.
– Это должно остаться между нами. Я рассчитываю на вас, Хагеман.
– Да, да, конечно.
Я встал, взял фуражку и поехал на стройку.
Навстречу мне вышел оберштурмфюрер Пик. Это был невысокого роста брюнет, сдержанный и спокойный.
Я ответил на его приветствие.
– Ну как, выяснили вы, что думают заключенные?
– Так точно, господин штурмбанфюрер. Все именно так, как вы и предполагали. Им и в голову не приходит, для чего предназначаются сооружения.
– А эсэсовцы?
– Они думают, что это бомбоубежища, и окрестили их "бункерами". А еще, поскольку сооружения одинаковые, их называют "бункерами-близнецами".
– Очень хорошая мысль! Так и будем впредь называть их.
Помолчав немного, Пик сказал:
– Маленькая неприятность, господин штурмбанфюрер. По плану четыре лифта, подымающие людей из "душевой", будут доставлять их в большой зал будущий зал печей... И зал этот, конечно, не имеет выхода. Один из архитекторов удивился. Ясно, он же не знает, что в этом помещении будут установлены печи и что через них-то...
– Пик криво усмехнулся, - люди и будут выходить.
– А что вы ответили ему?
– спросил я.
– Что я тоже не понимаю, в чем дело, но таковы указания, полученные нами.
Я кивнул, бросил на Пика многозначительный взгляд и сказал:
– Если этот архитектор снова начнет задавать вопросы, не забудьте мне доложить.
Пик понимающе взглянул на меня. Я направился на строительную площадку. Там в это время как раз формовали из бетона трубы, предназначенные для соединения подземных газовых камер с поверхностью земли.
Эти трубы должны были выходить на внутренний двор и закрываться герметической крышкой. Вот как, по моей мысли, все будет происходить: как только заключенные войдут в газовую камеру, их там закроют, несколько эсэсовцев с коробками кристаллов зайдут во двор, наденут противогазы, откроют трубы, засыплют в них кристаллы и снова завинтят на трубах герметические крышки. После этого эсэсовцам останется лишь снять маски и закурить, если они того пожелают.
– Плохо то, - сказал Пик, - что кристаллы рассыплются прямо по полу камеры. Вы ведь помните, конечно, что Зецлер как раз указывал на это неудобство во временной установке.
– Да, да, помню.
– Дело в том, что люди, падая, накрывают собой кристаллы, и газ тогда выделяется значительно хуже.
– Верно.
После паузы Пик немного подтянулся и сказал:
– Господин штурмбанфюрер, разрешите внести предложение?
– Разумеется.
– Можно было бы продолжить трубы до самого пола камеры полыми колоннами из листового железа и в них просверлить отверстия. Тогда кристаллы, заброшенные в трубы, останутся внутри колонн и газ будет поступать в камеры через эти отверстия. И, следовательно, трупы не будут мешать выделению газа. Я вижу при таком способе два преимущества: во-первых, экономия времени, во-вторых, экономия кристаллов.
Я задумался.
– Мне кажется, это прекрасная мысль, - наконец сказал я.
– Скажите Зецлеру, чтобы он попробовал сделать так в одной из камер временной установки. В другой пока ничего не меняйте. Это даст нам возможность сравнить и определить экономию кристаллов и времени.
– Слушаюсь, господин штурмбанфюрер.
– Если результат окажется значительным, мы применим этот способ и в бункерах.
Я посмотрел на Пика. Он был немного ниже меня ростом, говорил только тогда, когда к нему обращались, был сдержанным, корректным, рассудительным. Пожалуй, я недостаточно ценил его до сих пор. Помолчав немного, я сказал:
– Что вы делаете на рождество, Пик?
– Ничего особенного.
– Мы с женой устраиваем небольшой вечер и были бы рады видеть у себя вас и фрау Пик.
Я впервые приглашал его к себе. Его бледное лицо слегка порозовело.
– Конечно, господин штурмбанфюрер, - сказал он, - мы будем очень...
Я видел, что он не знает, как закончить свою фразу, и добродушно перебил его:
– Значит, мы ждем вас.
В канун рождества, сразу после полудня, Зецлер попросил меня принять его. После нашего последнего разговора наши отношения внешне не изменились, но видел я его очень мало и только по служебным делам.
Он приветствовал меня поднятием руки, я ответил на его приветствие и предложил ему сесть. Он покачал головой.
– Если позволите, господин штурмбанфюрер, я постою. Я буду краток.
– Как хотите, Зецлер.
Я посмотрел на него. Он сильно изменился: стал еще больше сутулиться, щеки у него ввалились. Меня поразило выражение его глаз. Я мягко спросил:
– В чем дело, Зецлер?
Он глубоко вздохнул, открыл рот, как будто ему не хватало воздуха, но ничего не ответил. Он был бледен как мел.