Смерть на Кикладах
Шрифт:
Старики ушли. Смолев смотрел им вслед. Николай Францевич говорил по-русски очень правильно и чисто. Смолев долго не мог понять, что же было не так. Потом он понял. Так правильно и чисто по-русски давно уже не говорят. Кто же они такие?
Придя в себя, он рассказал Катерине в общих чертах, что намеревается делать.
– Надеюсь, – произнес он, – управление отелем не отнимет у меня слишком много времени.
– Совсем не отнимет, – рассмеялась Катерина. – Здесь все знают, что им делать; ну и обрадуются же они! Ну, что будем делать, господин сыщик?
– Мне нужно переговорить с персоналом, с которым общался убитый. Ты говорила, что у него был конфликт с садовником и кухаркой? Давай с них и начнем. Где Мария, что с ней? Мне крайне важно с ней побеседовать. Завтра
Садовника звали Христос. Как рассказала по дороге Катерина, Христос почти сорок лет работал на семью Аманатидис, будучи старым другом Георгиоса. Большую часть этого срока Христос провел на фермах и виноградниках семьи в зеленых долинах Наксоса, в центральной и южной его части. Семья с его помощью выращивала прекрасный картофель, апельсины, лимоны, оливки и томаты. Он и агроном, и виноградарь, и винодел. Благодаря ему Аманатидисы не нуждались ни в овощах и фруктах, ни в оливковом масле и вине. Виноград – его страсть: даже когда виноградники были проданы, Христос стал ухаживать за старой лозой здесь, на террасах виллы, и она дала чудесный урожай в этом году, это просто чудо! После смерти Георгиоса он стал совсем нелюдимым, с чужими никогда не разговаривает. Говорят, они с Георгиосом вместе служили в армии, старый хозяин любил про это вспоминать.
За разговором они прошли через галерею, спустились до нижней террасы, пересекли двор и остановились у дверей небольшого отдельного строения. Катерина постучала в дверь. Ответа не последовало. Постучали еще. Тоже ничего. Только они развернулись, чтобы уходить, как столкнулись нос к носу со старым коренастым греком, с голым торсом, в грязном джинсовом комбинезоне, в старой соломенной шляпе и с цигаркой едкого табака во рту. На руках его были матерчатые перчатки, грязные от присохшей к ним земли. Он держал небольшие грабли, лопату и лейку. Катерина выступила вперед:
– Дядюшка Христос, доброго дня! А мы к вам за помощью. Вы знаете, что Димитроса арестовали?
Старик кивнул молча, продолжая курить цигарку и исподлобья рассматривать Смолева.
– Это Алекс Смолев, он временно управляет виллой вместо Димитроса. Он считает, что Димитрос невиновен в убийстве.
– Да? – разлепил сухие губы садовник. – И с чего бы это ему так считать?
Катерина оглянулась на Алекса. Тот кивнул, мол, переводи.
– Я считаю, что Димитрос не убивал. Я не вижу для этого причин.
– Слепота еще никого не доводила до добра, – пожал плечами старик, выплюнул свою цигарку под ноги Смолеву, развернулся и понес инвентарь в соседний сарайчик. Видимо, на сегодня его труды были окончены.
Смолев дождался, пока старик вернется – прошло добрых пять минут, и, как ни в чем не бывало, продолжил разговор.
– А вы считаете, что это Димитрос убил Константиноса Галифианакиса? Почему и за что?
– Я не знаю, кто ты и откуда, парень. Но я так тебе скажу. У нас, у греков, принято, что молодые встают на место стариков. Так было всегда, во все войны, когда Греция боролась за независимость, во время Сопротивления. Греки больше всего на свете всегда ценили свободу. И убить гадюку, посягнувшую на свободу – это не грех. Во всяком случае, для меня. А я – старый крестьянин. Я убил много гадюк. Я хорошо умею это делать.
Мужчины уселись на скамейку, Катерина встала у Смолева за плечом. Старик Христос долго сворачивал новую цигарку кривыми узловатыми пальцами, потом прикуривал ее и, наконец, затянулся, искоса наблюдая за Алексом из-под своей соломенной шляпы. Алекс ждал, ни словом, ни жестом не выказывая своего нетерпения.
– Так вот, парень, эту гадюку Галифианакиса давно пора было убить, еще десять лет назад, когда он появился на пороге этого дома и стал вымогать деньги у Георгиоса.
– Вымогать деньги? За что? Вы хотите сказать, что он шантажировал хозяина? Но чем?
– Мы вместе служили с Георгиосом в свое время. Это было очень давно, больше сорока лет назад. Мы служили в десантных войсках. Нас учили убивать людей, – да, парень! Вот так. – Он показал Алексу свои крепкие, натруженные руки. – Вот так, парень, голыми руками. И во время путча черных полковников нас – двенадцать человек – высадили в одну бухту. У нас был приказ, парень. Мы убили там всех. Стрелять было нельзя. Мы убили их голыми руками. Мужчин, женщин, подростков. Всех, кто не подчинился новой власти. Больше сорока человек. Георгиос командовал нами. Он был хороший командир. Мы все верили ему, парень! И у нас был приказ. Мы убили всех. Но мы их похоронили, хоть нам сказали сбросить тела в море и отступить. Георгиос не мог этого сделать: он христианин, как и я. Мы выкопали могилу, всех похоронили и прочли молитву. С того момента я сорок лет пачкаю руки в земле. Надеюсь, что кровь с них отойдет. Потому что у нас у всех руки тогда были по локоть в крови, вот так-то, парень! Я работаю на земле и молюсь… Что еще осталось старику?
Катерина уже давно всхлипывала, но продолжала исправно переводить. Алекс сидел окаменев, вспоминая слова испанца, сказанные на пароме: «На этих островах пролиты реки, реки крови!».
Старый грек долго молчал, глядя перед собой. Цигарка его потухла, он стал сворачивать новую.
– А десять лет назад здесь появился Галифианакис. Он был у хунты кем-то вроде юриста. Говорят, что готовил смертные приговоры на подпись, составлял списки… Потом прихватил архив после того, как хунту свергли. Он заявил Георгиосу, что все знает про ту бухту. И что тела все еще в той могиле. Он заявит новым властям на Георгиоса как на карателя и убийцу – и потребовал денег за молчание. Георгиос как-то откупился. Месяца четыре назад он снова приезжал, требовал очередной выкуп. Пришлось продать виноградники и ферму. Как он оказался душеприказчиком по завещанию и наложил лапу на все счета семьи, я не знаю. Георгиос его ненавидел, но ничего не мог поделать. Я много лет сам хотел его убить, парень. Не смотри, что я старый. Я часами работаю на земле, еще могу в одиночку срубить и распилить на дрова старую оливу. Я убил бы его голыми руками, они еще очень крепкие. Но все не было случая. Я так скажу: гадюке – гадючья смерть!
– Но почему вы считаете, что убил Димитрос?
– Кому еще нужен этот подонок? – искренне удивился старик. – Наверно, Ирини рассказала сыну всю правду. Убил – и правильно сделал! Раздавил гадину. Прощай, парень. Больше нам говорить не о чем.
Садовник встал, открыл дверь своего жилища и медленно, но плотно прикрыл ее за собой.
– Час от часу не легче! – сказал Смолев. – Катерина, утираем слезы! Разговор с кухаркой уже не актуален. Многое начинает проясняться. Нам срочно нужно пообщаться с Марией по поводу одного утреннего разговора, который я случайно услышал.
Часть пятая
«Холмс пожал плечами:
– Пожалуй, я действительно приношу кое-какую пользу.
«L’homme c’est rien – l’oeuvre c’est tout 7 – как
выразился Гюстав Флобер в письме к Жорж Санд»
Как и обещал полковник Манн, все официальные документы о полномочиях Смолева на альтернативное расследование от лица Интерпола поступили в полицейское управление Наксоса незадолго до конца рабочего дня. Смолев назначался «специальным агентом Интерпола» до момента, пока эти полномочия не будут у него отозваны особым распоряжением. Поскольку в сопроводительном письме на имя инспектора уголовной полиции стояло указание – «немедленно связаться с А. Смолевым, проинформировать и обеспечить всемерную поддержку проведению расследования Интерпола всеми силами и средствами вверенного вам подразделения уголовной полиции» – инспектор Теодорос Антонидис под благовидным предлогом выставил из отделения двух своих помощников-сержантов: не хватало еще видеть, как они скалят зубы, и набрал номер виллы «Афродита».
7
«Человек – ничто, дело – все!» – фр. (прим. автора)