Смерть на коне бледном
Шрифт:
— В дуэли, милостивый государь, играют школьники. И это все равно что рулетка. В свои двадцать я мог с тридцати шагов отстрелить товарищу пуговицы с эполет и не опалить при этом его мундира. В оксфордском колледже Магдалины мне однажды бросили вызов. На рассвете мы встретились на лугу возле Крайст-Черч. Я пальнул в того идиота. Между нами было меньше тридцати шагов, но я промахнулся. Юнец был настоящим нюней, который в жизни не держал в руках приличного оружия. Однако полюбуйтесь!
Он засучил рукав мундира и отстегнул запонку на манжете рубашки. На руке, поросшей рыжими волосами, красовался небольшой рубец, похожий на выбритую отметину. Моран опустил рукав и обвел присутствующих взглядом:
— В двадцать, джентльмены, я был довольно неопытен.
Шутка прозвучала весьма злобно, но самое жуткое впечатление, разумеется, производило полное отсутствие у Роудона Морана каких-либо моральных принципов, эта разверзшаяся в его душе бездонная пропасть, полная ненависти и жестокости.
На мгновение офицеры застыли неподвижно, словно актеры в финале драмы, ожидающие, когда же опустится занавес. Моран сломил их. Все смотрели только на него и ничего более не замечали. Он же тем временем взял свою саблю, вложил ее в ножны, развернулся и направился к двери, ведущей в переднюю. Никто не бросился его останавливать. Хотя полковник и отказался от участия в дуэли, все видели: в тот момент он убьет кого угодно, если потребуется. И вполне возможно, закон его оправдает. Лейтенант, стоявший у двери, закрыл ее за Мораном и вдруг неожиданно прижался к ней спиной и сложил руки на груди, словно решив никого больше не выпускать из столовой.
Внезапно послышался негодующий возглас, и участники тайного трибунала переглянулись. В передней раздавались пыхтение и звуки какой-то звериной возни. Все это длилось около минуты. Лейтенант по-прежнему охранял выход. И вдруг сердца замерли в груди у присутствующих: до них донесся жуткий вопль, за которым последовал исполненный боли и ярости рев. Это повторилось еще раз. Так мог бы кричать человек в агонии, но то была не агония, а гнев. Пока Моран произносил в столовой свою язвительную речь, все взгляды были прикованы к нему. И только сейчас офицеры заметили, что среди них нет майора Патни-Уилсона. Он не являлся членом суда, и на его уход не обратили внимания.
Дверь открылась. В передней над распростершимся на полу мужчиной нависли двое дюжих солдат, никто из присутствующих их не знал, и на мундирах у них не было полковых эмблем. Рядом стоял кузнец (тоже не из 109-го) с железным клеймом в руке. Раскаленное докрасна тавро на глазах остывало. Майор Патни-Уилсон, проследивший за торжеством правосудия, поспешил куда-то в ночь.
Поверженный Моран с трудом поднялся на ноги. Одежда его была растерзана, эполеты — срезаны. Ему все-таки сыграли «Марш негодяев». А еще от мундира и рубашки кто-то оторвал правые рукава.
На бледно-желтой коже предплечья алела двух— или трехдюймовая рана. Лицо Морана от гнева и ужаса покрылось красными и белыми пятнами. Он стремительно развернулся, словно намереваясь сбить с ног стоящего у двери лейтенанта. Но тот успел достать свой веблей.
Младший офицер у дверей видел то, что не могли разглядеть его товарищи. Алая рана была клеймом. Кузнец обычно выжигает на лошадиной шкуре три цифры: одна обозначает номер полка, а две другие — номер самого животного. Майор Патни-Уилсон был набожным человеком, поэтому теперь на предплечье Морана красовалась выжженная каленым железом метка, хорошо знакомая всему миру, — 666, число зверя из Откровения Иоанна Богослова. Те, кто носит на себе печать Антихриста, обречены на вечные муки в огненном озере, полном горящей серы. А пока на теле Морана до самой его смерти будет пылать клеймо, красноречиво свидетельствующее об истинной природе негодяя.
Офицеры не двигались с места. И тогда Роудон Моран поклялся. Он говорил отчетливо, и тихий его голос был выразительнее слов.
— Клянусь Господом, мой час придет! Я отомщу всей вашей шайке, вы и вам подобные ощутят на себе силу этой мести!
Он развернулся и вышел на улицу.
— И больше его никто не видел, — закончил рассказ юный лейтенант Джек, сидя напротив меня на кушетке, набитой конским волосом. —
— Все рады были избавиться от Морана, — встрял Фрэнк. — Только вот мой знакомый из сто девятого говорил, что легче отделаться от самого Сатаны! Это просто-напросто немыслимо. Он может оказаться рядом в любой момент, он подкарауливает, дожидается своего часа. Каждый, кто находился тогда в столовой, да что там — каждый в полку на некоторое время поддался панике и начал бояться Роудона Морана.
Поезд наш прибыл в Лахор, и я сошел с него, погруженный в глубокие раздумья. Но страшная история не имела ко мне отношения. Если она и была правдивой, то произошла за год до моего прибытия в Индию и осталась уже в далеком прошлом. Теперь все судачили об Изандлване и о зулусах, забыв про Морана. После той ночи его никто не видел. Он мог находиться в Англии, в Индии или же вообще где угодно. Полковник растворился в ночи, подобно раненому зверю из собственных охотничьих рассказов. Напоследок он поклялся отомстить, но как? Похоже, с ним все было кончено. Но, по всей видимости, множество людей не пожалели бы никаких денег в обмен на сведения о его местонахождении и теперешних занятиях.
Джеку и Фрэнку удалось привлечь мое внимание. Но потом наши пути разошлись, и я остался наедине со своими размышлениями. А добравшись до Пешавара, решил, что история была, вероятно, сильно приукрашена. Мог ли богобоязненный Патни-Уилсон действительно подговорить своих подручных выжечь на плече Морана клеймо злодея, когда тот отказался участвовать в дуэли? Такие случаи обычно пересказывают зеленым новичкам, радостно предвкушая, как те побледнеют от испуга. Вскоре мыслями моими завладело предстоящее путешествие в Кандагар. Да и могла ли легенда о полковнике Моране сравниться со сценами, которым я вскоре стал свидетелем во время роковой битвы при Майванде!
Не стану подробно описывать то злополучное столкновение двух армий, расскажу лишь в общих чертах о том, как изменило оно мою жизнь. Произошло же следующее: после смерти последнего эмира Афганистана его сын Аюб-хан восстал против собственного брата, законного наследника престола. Первым подвергся нападению Кандагар, где томился в ожидании наш гарнизон. Аюб находился еще в сорока милях от города, но его армия постоянно пополнялась и уже в значительной степени превосходила числом наши силы, к тому же в его распоряжении было артиллерийское подразделение. «Преданные» Британии афганские отряды целыми батальонами переходили на сторону повстанцев. Мой полк относился к формированию общей численностью в десять тысяч человек под предводительством бригадного генерала Джорджа Барроуза. В июле нам приказано было остановить наступление противника. Именно так я и попал в Гильменд, пустынную, поросшую колючим кустарником область к западу от Кандагара.
Утром второго дня мы проснулись и обнаружили, что все наши афганские подразделения дезертировали вплоть до последнего человека. Фланг возле реки Гильменд оказался совершенно незащищенным. Барроузу следовало вступить в бой с Аюбом тем же утром, пока ситуация не ухудшилась еще больше. Преодолев одиннадцать миль, мы подошли к афганскому селению Майванд. С одной стороны — холмы, с другой — пустыня Регистан.
Вокруг не было никаких укреплений. Сражаться предстояло на открытой местности. И именно там схлестнулись две армии. Битва началась около одиннадцати утра, когда артиллерия с обеих сторон открыла огонь, и продолжалась приблизительно до трех часов дня. К тому времени в распоряжении Аюба уже было около двадцати пяти тысяч человек против британских десяти тысяч. Резервные отряды афганцев с легкостью обошли нас с флангов.