Смерть навылет
Шрифт:
— Я не знаю, как подойти к делу, — Сухоруков одним глотком выпил оставшийся чай и со стуком поставил чашку на стол. Странно, почему он так нервничает? — Стефания Андреевна, что вам известно о Джокере?
— В данном контексте — ничего, — я взглянула ему прямо в глаза.
— В каком контексте?
— В контексте убийства, разумеется, — отрезала я.
Поведение следователя меня все более тревожило. Но что именно вызывало раздражение, я никак не могла понять. Может быть, тон; может быть, бегающий взгляд; может быть, напряженно-сутулая спина. Не знаю!
Да и форма нашей беседы, признаться, не вызывала особого восторга. Обычно не договаривает тот, кого допрашивают. Но чтобы наоборот! С таким правоохранительным фруктом я встретилась в первый раз в жизни. Начал с грубой лести, теперь исподволь подбирается к персоналиям студентов, полностью игнорируя мои вопросы и любопытство. Добро бы я была рядовой служащей, но ведь декан! Декан!!! Мне народ успокоить надо, наладить нормальную работу, отбиться от журналистов и родственников, а он молчит, как зарезанный.
— Так что вам известно о Джокере? Он из числа сотрудником или студентов?
— Константин Григорьевич, я же вам говорила, что не помню их всех по фамилиям. В лицо — да, знаю большинство. Но если вам нужны личные дела, придется обратиться в деканат. И вообще, какое отношение ваши вопросы имеют к убийствам?
Он огрызнулся:
— Самое непосредственное. Я не хочу, чтобы еще кто-то пострадал. Поэтому мне нужны списки всех студентов, особенно первого и второго курсов, с фотографиями учащихся.
Ой, лукавит Константин Григорьевич! Сдается мне, что любопытство его носит личный характер. И вдруг меня осенило!
— Вы ищете у нас свою дочь?
Он болезненно дернулся.
— Как вы догадались?
— Дедукция, — хмыкнула я. — Как ее зовут?
— Камилла. Сухорукова, — помрачнел он. — Я не знаю точно, является ли она вашей студенткой, но в последний раз ее видели около вашего факультета.
Что за чертовщина!
— Фотография есть?
Он с готовностью протянул полароидный снимок.
Я с любопытством взглянула на плоское, почти детское личико в светлых крашеных кудряшках. Смазанный носик, смазанный рот, смазанные глаза. Лицо невидимки. Такая пройдет мимо — не обернешься. Хотя… Я еще вгляделась в эти черты. Нет, никогда не видела. Но если бы и увидела, вряд ли запомнила. Камилла. И о чем только люди думают, когда дают детям столь изысканные имена?!
— Так вы думаете, что она у нас? Ну-ну. Всякое бывает… Сейчас проверим, — и набрала номер деканата.
— Алло? Кира? Это Стефания Андреевна беспокоит. Проверь, пожалуйста, есть ли среди наших студентов Камилла Константиновна Сухорукова, восемьдесят восьмого года рождения. Да, на всех отделениях. Особенно на дневном. Кира, мне эта информация нужна срочно. Сделаешь? Спасибо. Жду.
Папаша-следователь тем временем делился наболевшим. Его монотонно-унылый голос действовал мне на нервы. У нас тут студентов убивают, а он игру в “папы-дочки” затеял.
— Мы всегда были дружны с Камиллочкой, она всем делилась. И со мной. И с матерью. Но со мной больше. Папина дочка, ну, вы понимаете. А полтора года
— Может, наркотики?
— Я тоже заподозрил, но, к счастью, мои страхи не подтвердились. Не кололась, дрянь всякую не нюхала, в притонах не появлялась. Я вообще не знаю, как она проводила время. Потом наступило затишье. Дочь, словно очнулась от дурного сна. Милая, приветливая, как и была. Мы перевели дух. Но год с лишним назад Камилла исчезла. Ушла утром и не вернулась. В комнате полный порядок, вещи аккуратно разложены. Нет только паспорта и аттестата. И дневник, который она вела, тоже исчез.
— Вы знаете, о чем она писала?
— Но это же личный дневник! — сколько пафоса было в этой фразе! — Мы доверяли ей и никогда не лезли в личную жизнь нашей дочери.
На пафос я не поддалась.
— Зря не лезли. Об этом еще Мариенгоф писал. Всегда проверяйте дневники ваших детей, чтобы потом не корить себя всю оставшуюся жизнь. Он знал, о чем говорил. У него сын покончил с собой. В шестнадцать лет. И своего равнодушия он не простил ни себе, ни жене. Вы тоже так хотите?
— А вы жестокая, — протянул с удивлением Сухоруков.
— Просто ханжества не люблю. Так что дальше?
— А что дальше? — понурился он. — Подали в розыск, но никакой зацепки. Поднял друзей, знакомых. Ни-че-го. Словно ее и не было. Как сквозь землю провалилась. Жена ежедневно в церковь ходит, — Константин неосознанно поморщился, словно молитвы супруги были главной его проблемой. — Две недели назад случайно повстречал соседку: она была одноклассницей дочери, и та вдруг говорит, что видела Камиллу около вашего факультета. Хотела подойти, но не решилась. Подумала, что померещилось. А тут убийство. Вот я и вызвался вести дело. Честно говоря, ехал к вам и представлял, что увижу труп дочери. Но обошлось. Не моя.
— Что ж так долго собирались? — спросила я. — Все-таки две недели прошло.
— Да в командировку отправили, — с досадой ответил Сухоруков. — А жене не поручишь, она и так за каждую соломинку хватается, а потом неделями от депрессии лечится.
— Послушайте, а паспорт вы проследить не пробовали? Ведь должна она была где-то засветиться!
— Пробовали! Ни следа. Нет ни человека, ни паспорта. До сих пор не пойму, почему она убежала, чем мы ее обидели. Ведь все для нее… Платье к выпускному сшили на машинке, жена еще десять лет назад ткань купила. Переливчатая такая, с набивным рисунком. Красиво. И Камиллочка была — глаз не оторвать.