Смерть навылет
Шрифт:
Останки Барби отправились в мусорное ведро, где их и обнаружили следующим утром.
Камилла равнодушно выслушала причитания уставшей женщины, назвавшей ее неблагодарной дочерью. Столь же равнодушно она приняла и два удара ремнем со стороны мужчины, посчитавшего себя ее отцом. А потом ушла в свой уголок: играть в деревянных марионеток, которых делала сама. Раз! И ручка из дощечки поднялась вверх, чтобы приветливо ей помахать. Два! Голова из винной пробки склонилась в поклоне. Три! Тельце дернулось, и упало на колени. Четыре! Вновь подскочило, повинуясь воле хозяйки. Пять! Замерло, ожидая новых приказаний. Камилла смотрела на нитки, их концы были зажаты в ее руке. Потом ножницами она их перерезала. Самодельная кукла упала. Детская ножка наступила на игрушку второй раз. И застыла, ожидая сладкой судороги. Но ничего не произошло. Тело и душа молчали. До жалкой марионетки им не было никакого дела.
В жизни каждого однажды кончается детство и наступает зрелость. У кого-то это происходит в двадцать, тридцать лет, у кого-то в десять. Дело не в биологии, дело — в психологии. И в сопутствующих обстоятельствах. Урок, полученный в свой одиннадцатый день рождения, Камилла запомнила навсегда. Красота всегда выигрывает, особенно, если она соответствует общепринятым стандартам. И ее гибель приносит несоизмеримо больше страдания и удовольствия.
Она мечтала быть самой красивой, самой умной, самой любимой. Самой-самой. Чтобы девочки доверяли ей свои смешные секреты, чтобы мальчишки ходили за ней ходуном, падали от восхищения и сами в штабеля укладывались. В шестом классе она тайком от родителей перекрасила волосы. И стала блондинкой. То есть она думала, что станет таковой, но пегие волосы после того, как их осветлили и тонировали, приобрели тусклый сиреневатый оттенок. Камилла проплакала целый день, а перед возвращением родителей взяла бритву отца и постриглась наголо.
Насмешки одноклассников, неприкрытая жалость учителей, внимательное равнодушие домашних, не перестающих говорить о своей любви, — одна сторона медали, которую вскоре она научилась не замечать. Другая — соседский двор, где ее называли Женей, и где ее считали вполне нормальным пацаном. Не без тараканов, конечно. Но у кого их нет?
Небрежно повязанная бандана, армейские ботинки, просторная толстовка, скрывавшая перевязанную грудь, размашистые — мужские — движения, хриплый голос и заученный прищур. Ей не было нужды скрывать свое женское “я”, природа и так постаралась за нее. Единственное неудобство случалось раз в месяц. Тампоны тампонами, но они слонялись по улицам часами, и Камилла боялась, что однажды ее тщательно скрываемое женское естество станет явным. Были и другие моменты, но она с истинно женским упрямством и мужским напором научилась их обходить. Иногда, вглядываясь, в лица дворовых приятелей, она задавалась вопросом: неужели не видят, неужели не чувствуют? И не находила ответа. А, может, и не пыталась его найти.
Здесь были свои законы. Свои герои и свои парии. Женя-Камилла с восторгом окунался (окуналась?) в эту непривычную, но притягательную жизнь. И была (был?) готова (готов?) следовать за вожаком — Джокером — куда угодно и зачем угодно. Лишь бы рядом. И вместе. Каждый раз при виде его накачанного торса ее (его?) охватывало сладкое возбуждение. Он (она?) судорожно сглатывал (сглатывала?), представляя себя… Впрочем, у каждого свои фантазии, и нам нет дело до них.
Но однажды и эта жизнь рухнула, когда в их бесшабашный и опасный двор забрела трогательная блондинка в бирюзовом плаще и глазами испуганной лани. Джокер мгновенно подобрался и пружинисто, словно хищный зверь, перехватил ее у парадной. Пацаны загалдели, предвкушая потеху: Джокер славился тем, что обламывал девчонок, как кусты сирени. Напрягся (напряглась?) и Женя-Камилла, но совсем по иной причине. Интуитивно в хрупкой блондинке она (он?) разглядела (разглядел?) свою соперницу.
Тем временем, Джокер прижал девушку к стене, грубо рванул плащ. Она дернулась, ища подмоги, но вдруг замерла, глядя прямо в глаза зверю. И Зверь отпрянул. Она улыбнулась. Зверь прижался к земле и начал вилять хвостом. Она щелкнула пальцем. Зверь заскулил от счастья и невыразимого блаженства. Блондинка поправила на себе плащ и жестом приказала подать ей упавшую сумочку. Джокер повиновался. И пошел следом.
Через месяц они подали заявление в загс. Барышня и хулиган. Кому, как ни барышне знать, что из хулиганов получаются самые верные мужья и заботливые отцы.
Дворовая банда распалась. Другого — достойного — лидера у пацанов не нашлось. Женя был не в счет. И все его попытки объединить компанию заново пошли прахом. В этой маленькой катастрофе он обвинил блондинку. И решил отомстить. Совершенно по-женски. Подкараулил однажды и, намотав длинные светлые волосы на руку, рванул. Она тонко вскрикнула. А он испытал то полузабытое, но желанное чувство. Судорога внизу живота, и влажный сок между ног. Противоестественно? Наверное. Рука скользнула к груди, обтянутой тонкой тканью, нащупала испуганный сосок и сжала его большим и указательным пальцем.
Ухо удовлетворенно уловило стон.
Роскошная бабочка билась в его руках, осыпая золотистой пыльцой. И ему вдруг захотелось искромсать эту живую тугую плоть. Вот только жалко, что ножика не захватил.
— Иди, дура, и помни, что ты живешь, пока этого хочу я.
Блондинка рванулась вверх, не удержалась на каблуках и упала прямо на лестничные ступени. Юбка задралась, и он увидел округлое женское бедро, украшенное ажурным поясом для чулок. Судорога вернулась и поглотила все его существо, горячая волна прошлась от пупка до ануса. Сознание уловило торопливое бегство каблучков. Он не стал догонять.
Ноги дрожали. Он скользнул по стене на пол, вновь и вновь переживая замечательные мгновения. Джокер, наверняка, ласкал ее, касаясь бережными поцелуями, губами расстегивал маленькие застежки, языком скатывал кромку чулка, а потом вгрызался в эту нежную расщелину. Любовь и ненависть сошлись в одном порыве. Любовь к Джокеру, и ненависть к сопернице, которая была так хороша, что и он (она?) Женя-Камилла испытал (испытала?) противоестественное желание.
Джокер проявился в тот же вечер. Позвонил в дверь их квартиры и, оттеснив испуганную мать, коротко кивнул:
— Выйдем. Поговорить надо.
Вышли. В жестких свинцовых пальцах дымилась сигарета. Дым — прямо в лицо.
— Ну, вот что, девонька, — Джокер смачно сплюнул и посмотрел Камилле в глаза. — Ты вольна устраивать свой маскарад, где хочешь и как хочешь. Бог не дал ни ума, ни рожи — твои проблемы. Но если ты хоть раз к Варьке подойдешь, своими руками придушу. Поняла? Она моего ребенка ждет. И если с ними обоими что-то случится, отвечать будешь ты.
Униженная Камилла едва нашла в себе силы спросить:
— Ты знал?
Ей на тапочку попал еще один плевок.
— С самого начала. Ты была очень забавной. Но теперь забавы кончились. Жизнь началась.
Она рискнула пойти еще на одно унижение:
— Поцелуй меня. На прощание.
Он щелчком отбросил окурок:
— Смешная.
И ушел.
В день свадьбы он был очень хорош: гладко выбритый и счастливый. Невеста отказалась от традиционного платья и надела белый костюм. Камилла жадно разглядывала ее чуть округлившийся живот, и отчаянно завидовала. Барышня и хулиган. Красивый сюжет. Как раз из тех, которые она терпеть не могла. Они будут жить долго и счастливо, пока смерть не разлучит их. Смерть оказалась к ним лояльна. Они действительно жили долго и счастливо, но это уже совсем другая сказка. Совсем другая история.