Смерть навылет

Монастырская Анастасия Анатольевна

— Вы — жених? — энтузиазма во мне не прибавилось ни на йоту.

— По счастью, нет, — мы оба вздохнули с видимым облегчением. — Получил приглашение на двоих, но пришел один.

— Что так? — я проглотила очередной ролл в соевом соусе и зажмурилась от удовольствия.

— Так получилось. В декабре развелся, — в его голосе не было ни радости, ни сожаления, сухая констатация фактов.

— А как вас зовут?

Он замялся, словно подыскивал себе наиболее подходящее имя:

— Максим…

— Максим?

— Максим Исаев, — выпалил он и покраснел.

— А почему сразу не Штирлиц? Это звучит куда как оригинальней! — не удержалась я от иронии. Или самомнения не хватило?

Он промолчал.

И чего я на него взъелась? Ну, не хочет человек называть своего настоящего имени, что тут такого? Может, он опасается, что его окольцуют прямо на месте, или имя у него слишком известное, или, наоборот, неблагозвучное. Бонифаций, к примеру. Надоело быть Боней, вот и решил взять себе звучный и красивый псевдоним. Что ж, имеет полное законное право. Может, и мне сменить себе имя? Была Стефанией, стала — Анастасией. А фамилия? М-м… Какую ж выбрать фамилию? Взгляд упал на бутылку с красным вином. О! Монастырская. Почему бы и нет? А то все Эфа да Эфа. От размышлений отвлекло обиженное сопение сбоку. Штирлиц.

— Не обижайтесь, Максим, — я старательно изобразила виноватую улыбку. — День был тяжелым, поэтому и срываюсь без повода. В конце концов, какое мне дело до того, как вас зовут. Ну, вот, опять нахамила.

Он молча принял мои извинения, но не ушел, продолжал топтаться рядом. Как сказал граф Калиостро в небезызвестном фильме, люди делятся на два типа: те, кто нужен мне, и те, кому нужен я. Исходя из этого немудреного постулата, можно сделать логический вывод: ему что-то от меня нужно. Вопрос только, что именно.

— Чем занимаетесь? — без ложной скромности облизала китайские палочки и отхлебнула мартини. Тьфу, какая гадость!

Он заметно обрадовался:

— Именно об этом я и хотел с вами поговорить. Вы очень умная женщина, Стефания, — комплимент тяжелым камнем лег на душу. Когда мужчина так говорит, значит, у него сугубо деловые намерения. Бедные, бедные родичи. — Дело в том, что я писатель.

Если он и ожидал приступа восхищения, то непростительно ошибся. Восхищения не последовало. Это раньше представители творческих профессий — писатели, журналисты, художники — воспринимались как что-то экзотическое, но очень престижное. Ах, я видел живого писателя! Ах, живой журналист взял у меня интервью! Ах, состоялась выставка непревзойденного мастера! А теперь? Куда ни плюнь — всюду богема. В газетах размышления о творчестве, в телевизоре — проекты от создателя, в Интернете — подмигивающие лица современных героев. Каждый что-то пишет, что-то ваяет и обижается, когда это что-то не находит своих почитателей. На рынке — переизбыток, в обществе — раздражение от массовых творческих потуг.

Больше всего меня умиляет самомнение этих товарищей: написал книгу — уже писатель, нарисовал картинку — художник, подобрал музыку на препарированном фортепиано — музыкант и композитор. Впрочем, о чем это я?! Если на эстраде люди поют без слуха и голоса, то почему хроническим графоманам нельзя писать романы?!

— Всегда мечтала познакомиться с писателем, — лихо соврала и с тоской посмотрела в сторону фуршетного стола, где печалилась запеченная в кляре китайская рыба юй. — В каком жанре творите?

Штирлиц слегка смутился.

— Я пишу любовные романы.

— О! — рыба юй сразу же потеряла для меня всякий интерес. — Исторические или современные?

— Всякие. Только вам, наверное, это не очень интересно. Такая умная женщина, как вы, предпочитает серьезную литературу, а не книжные поделки о похождениях белокурой Годзиллы.

— Вы автор романов о Годзилле? — взвизгнула я. — Нет, правда?

На его щеках появился довольный румянец.

— Вы читали?

— А то! Причем постоянно ломала голову, кто пишет — мужчина или женщина: по вашему псевдониму и не разберешь.

— Так

и было задумано! — Штирлиц смотрел на меня с искренним восхищением. Много ли надо, чтобы понравиться мужчине? Похвали его от души, и все, он твой! — Издатели решили, что это привлечет дополнительных читателей.

— Новенькое пишете? А то после "Годзилла и ее серповидный молот" ничего не могу найти. Правда, продавцы сказали, что серию прикрыли, но я не верю.

— Правильно вам сказали. Серию действительно прикрыли, — он горестно вздохнул и, не спрашивая разрешения, тяпнул мартини прямо из бутылки. — Рынок забит любовными романами. Куда ни плюнь — всюду ночные ураганы, сорванные поцелуи, сбежавшие невесты и мечты одиноких викингов. В то время. Как читатели хотят что-нибудь в традиционном японском стиле. Типа нашумевших романов "Женщина-паук" или "Месть поруганной гейши". Беда в том, что когда это напишешь, выяснится, что книжная мода перекинулась куда-нибудь на Ямайку или, не приведи, господи, в Северно-Ледовитый океан. Вкладываться никто не хочет. Автор-одиночка никому не интересен. Нужен — проект. Проект можно раскрутить, на нем можно сделать деньги, и, выжав до конца, бросить на произвол судьбы. Это одноразовый успех и он конечен, что бы мне ни говорили.

— Но ведь не бросают же!

— До поры до времени. Понимаете, чтобы быть хорошим писателем, нужно не только обладать талантом и стабильностью результата, нужно еще быть независимым. И, прежде всего, не зависимым от издателя.

— Стоп, стоп, стоп! Это оксюморон.

— Не бросайтесь словами, Стефания. Вы еще про синекдоху вспомните. Это жизненные реалии. Объясню вам на примере. Вот я написал роман. Хороший роман, который, смею вас уверить, не посрамит отечественную литературу. Я в него вложился по максимуму и теперь, понятное дело, хочу издать. И не только издать, но и получить за него материальное вознаграждение. Приношу в издательство — мне говорят: старичок, это литература, а пипл, как известно, литературу не приветствует. Ему чтиво подавай. Давай-ка ты нам чтиво и напишешь. Хочешь про Годзиллу, хочешь про Серодусту. Один хрен. Когда издадим и раскрутим, то, может быть, подчеркиваю — может быть, и до твоего шедевра очередь дойдет. Вот первый крючок несвободы. Второй — деньги. Третий — рынок. Вот мне, к примеру, каждый раз говорят, что я плохо продаюсь в периферии. Да и в центральных городах продажи оставляют желать лучшего.

— При отсутствии рекламы и такой обложке удивительно, что они вообще продаются, — фыркнула я.

— О! Читаете мысль, однажды таки высказанную вслух. Но виноват-то я. Меня не заметили, проглядели. В таких случаях аргумент простой — у других обложки еще хуже, так ведь имена-то на слуху. И знаете, что самое обидное, раскрутить можно любого. Это как огурец. Положенный в соленую воду: хочет он того или не хочет, он все равно рано или поздно станет соленым.

— Выходит, с водой не везет?

— Угу! И с банкой, — отшутился он. — Вон некая дама с мопсами утверждает, что пишет по роману в месяц. То есть в день она должна написать шестнадцать тысяч знаков с пробелами, или, чтобы было лучше понятно — семь страниц. Реально? Вполне. Вот только творчество в знаках не измеряется. Сюжет нужно не только придумать, но и логически, а главное — психологически — выстроить. Придумать можно все, кроме психологии. В этом и есть сложность. Только тогда, попав в психологически выверенную обстановку герои заживут сами по себе. Ты будешь просто сидеть за рабочим столом, наблюдая и записывая, пока сознание не скажет пальцам "Стоп!". И тогда они замрут над клавиатурой, остывая и ноя. Экран погаснет. На день, два, неделю — неизвестно. Не знаю. Роман сам диктует сроки, сюжетные повороты и финал, иногда ты даже не знаешь, как именно закончится твоя история.