Смерть навылет
Шрифт:
— А я тебя! — понурился Сашка.
Обменялись комплиментами. Пластмассовые стаканчики стукнулись, принимая взаимные извинения.
— Надеюсь, что теперь Камилла-Субботин-Джокер угомонится и затихнет. Ей сейчас нет смысла высовываться.
Честно говоря, я тоже на это надеялась… И тут ветка, за которую я так долго цеплялась, с громким хрустом сломалась, я полетела вниз в тот момент, когда пыльный ветер принес газетный лист. Я похолодела, увидев фотографию: "Вчера при невыясненных обстоятельствах скончался президент банка…
— А ты разве не знала? — спросил Саша, проследив направление моего взгляда. — Газета-то старая. Неделю уж, как Крупинина похоронили. Мутная история. Говорят, его девица какая-то зарезала во время любовного свидания. А потом исчезла, очистив сейф. Явно заказное убийство. К Крупинину ведь только девушки могли подойти, причем исключительно блондинки. Не слишком худые и не слишком толстые. Золотая серединка. Мой бывший босс даже премию пообещал тому, кто сделает интервью: либо с заказчиком, либо с исполнительницей. Но я на такие штуки не ведусь.
А, зря, Сашка! Потому как с заказчиком ты мог бы поговорить прямо сейчас, на этой набережной. Ну, вот и поставлена последняя точка в этой истории. Мой заказ выполнен, несмотря на то, что я провалила свой. Своеобразная логика у этой Камиллы, но в сообразительности ей не откажешь. Может быть, когда-нибудь наши пути все же пересекутся, и я задам вопрос, который меня мучает вот уже несколько месяцев. И, может быть, она даже на него ответит: искренне.
А пока… пока жизнь продолжается. В Питере лето. Я пью пиво и не думаю о том, что будет завтра.
— Я пошел? — Сашка поцеловал меня и пружинисто поднялся.
— Иди!
— Не пропадай, Эфа!
— Не пропаду! — улыбнулась я и осталась одна. Гул голосов, шум машин растворились в звенящем летнем воздухе. Запрокинув голову, я смотрела в синее небо, распоротое белой полосой пролетевшего самолета. Может, это его самолет? Прощание или обещание встречи?
Я достала из рюкзака роман Мо "Ничего не обещаю", бережно положила ладонь на черно-белую фотографию, прислушиваясь к биению книжного сердца, и впервые за много дней почувствовала себя свободной и счастливой. Все правильно. Все так и должно быть.
Не верь.
Не бойся.
Не проси.
И ничего не обещай.
Ветер нетерпеливо листал страницы, мое сердце билось в знакомом ритме:
"— Что ты будешь делать, — спросил она меня с брезгливой жалостью. — Ни семьи, ни работы, ни друзей. — Хочешь, хоть денег одолжу?
— Не хочу, — не люблю долгов и вынужденных чувств. Она пожала узкими плечами и пошла, не оглядываясь, прочь. Последняя гостья в мой случайный день рождения. Сегодня мне исполнилось тридцать лет. Перепутье. Межсезонье. Отражение.
Куски торта, обрывки открыток, подарки, купленные по случаю в дешевых сувенирных лавках и сломанные цветы. До нового дня оставалось ровно полчаса. Тридцать минут. Символично? Тридцать и тридцать. Магия цифр. И я — неумеха-волшебник, так и не сумевший понять ее хотя бы до половины.
— Шоу заказывали? — невзрачный человечек без тени улыбки смотрел прямо на меня. В руках у него был небольшой саквояж.
— Воздушные шары? Бабочки? — наугад бросил я. Возможно, мои бывшие друзья действительно хотели сделать мне необычный подарок. Возможно, их опередили бывшие коллеги. Возможно, всех превзошла моя невеста. Тоже бывшая. В этой жизни все возможно. Особенно в эпоху межсезонья.
— Шоу мыльных пузырей! — обиженно поправил меня мастер и достал длинную узкую трубку.
В детстве, представляя свой тридцатый день рождения, я мечтал о сотне разноцветных воздушных шарах и килограмме мороженого в большой, прозрачной креманке. Шоколадное. Лимонное. Крем-брюле. Клубничное. Фисташковое. Покрытое взбитыми сливками и леденцами. Но однажды у меня заболело горло. И мечта исчезла, уступив место другой.
В юности мне хотелось устроить шоу бабочек. Я представлял, как они вылетают из шелковой коробки и едва слышно шуршат бархатистыми крылышками. На лицо осыпается душистая пыльца, а в воздухе на сотую долю секунд застывают живые картины. Сердце. Роза. Звезды. Бесконечность. Но потом мне разбили сердце, и я возненавидел все, что на него похоже.
И вот теперь я сидел посреди неубранной, смятой недавним скандалом гостиной и смотрел, как из тонкой трубочки вылупляется мой первый праздничный пузырь. Розовый, с золотистым боком. Затем второй — фиолетовый. Третий — зеленый. Четвертый — цвета несбывшейся надежды. Пятый… В глаза рябило от непрошеных слез. В день рождения мы все сентиментальны. Скоро они кружились в затейливом танце, а я вдруг поймал себя на мысли, что впервые за тридцать лет почти искренне улыбаюсь.
— Не шевелитесь! — он подошел ко мне почти вплотную и подул прямо на лицо.
Запах земляничного мыла. Порыв ветра. Свежесть первого поцелуя. От неожиданности я закрыл глаза, а когда поднял тяжелые, пьяные веки, то обнаружил, что стою в мыльном коконе. Радужная оболочка чуть-чуть покачивалась в такт моему дыханию. Пальцы потянулись потрогать, но тут же сжались — а вдруг лопнет.
— С днем рождения! — подмигнув, трубочка исчезла в саквояже. Мыльный мастер поклонился и исчез.
Я остался один. Мы дышали в унисон секундной стрелке, завершающей свой бег по моей тридцатой отметине. Я загадал: как только она начнет отсчитывать мой новый возраст, тогда я наберусь смелости и выйду из прозрачного кокона. Двадцать семь… Навстречу жизни.
Двадцать восемь… Если позовут.
Двадцать девять. И если я буду кому-нибудь нужен.
Тридцать.
С днем рождения, Мо!
И ничего не обещай!
Санкт-Петербург
2005 год.