Смерть навылет
Шрифт:
Обещанного удовольствия не последовало, зато я получила бесплатный совет. Не нужно сдерживать свои желания, воздержание — не мой конек. Как, впрочем, и любовь. Самое главное — научиться принимать себя такой, какая есть. И постараться извлечь из своей болезни плюсы.
Впрочем, с родителями доктор о плюсах не говорил, только о минусах. Мать вышла из кабинета зареванной и опухшей. Отец — смурным и молчаливым. Никто из нас не произнес ни слова по возвращении домой. Но с тех пор я стала ловить на себе его заинтересованный, оценивающий взгляд. Взгляд мужчины, которого приманивает запретный плод. Если бы не страх, он, наверняка бы, попробовал со мной. Не как
В моей жизни было много врачей, шарлатанов и эскулапов без клятвы Гиппократа в мозгу: к одним водили родители, к другим — сама украдкой записывалась на прием. И каждому задавала вопрос: можно ли вылечить нимфоманию? Сексопатологи-мужчины охотно консультировали. Те, кто полагал, что нимфомания — тяжелая болезнь, сопровождающаяся навязчивыми состояниями и агрессивными тенденциями, навязывали дорогостоящий курс лечения и последующей реабилитации. Без всяких гарантий. Другие предлагали секс, третьи отговаривали от лечения, не понимая, что может быть плохого в таком состоянии, как мое.
Еще б они не понимали!
Так ведь не у них наблюдалось такое состояние! В одном из чатов, где собирались такие же, как я, ущербные и непонятые, прочитала очень точное определение: "Что такое нимфомания? Это как банальное расстройство кишечника. Ты чувствуешь "зов природы" и не можешь ему сопротивляться. С каждой минутой тебе становится все хуже и хуже. Но если в случае диареи тебе достаточно добраться до унитаза и запастись рулоном туалетной бумаги, то нимфомания не оставляет права на уединение. Тебе нужен эрегированный член. Тебе нужен партнер. Приступ может застигнуть где угодно: на экзамене, в театре, ресторане, на улице. И тогда начинается настоящий кошмар. Вот только этот кошмар не понять тем, кому нимфомания кажется экзотической игрушкой, которой можно воспользоваться в любой момент".
Но для моих собеседниц нимфомания была скорее физиологической проблемой, нежели личностной драмой, она не представляла социальной угрозы. Я — другое дело. Для родителей, чья политическая карьера только, только начинает складываться, дочь-нимфоманка — опасная и досадная помеха. Особенно, если приходиться скрывать свои собственные "скелетики" в шкафу. Они только что прошли через развод, сумев сохранить для окружающих лицо. Даже мне прошлые скандалы, истерики матери и надрывные вопли отца кажутся детской фантазией. Этого не было. Они порядочные, цивилизованные люди, для которых бытовые склоки — это пошлость.
Пошлость? Иногда я достаю семейной альбом и открываю его на шестой странице. У мамы огромный живот, обтянутый смешным ситцевым платьем, отец держит руку на нем, оба смеются. Оба счастливы. Со мной и без меня. А вот следующая фотография: мне год, я за столом с тортом, только родители уже не смотрят друг на друга. Два дорогих мне профиля — слева и справа. Каждый сам по себе и без меня. Что же произошло в тот самый год?
Почему они развелись? Отец настаивает на идеологических расхождениях. Мать уверена в своей феминистской правоте. Мачеха и отчим предпочитают помалкивать. А я думаю, что они развелись из-за меня. И моей болезни. Жить в доме с такой "бомбой", значит, находиться в постоянном напряжении. И легче возненавидеть этот источник, чем постараться приспособиться к обстоятельствам.
15 января.
Самый сложный период для нашей уже тогда распавшейся семьи пришелся на предвыборную гонку. Два штаба в одной семье — испытание не для слабонервных. Особенно, если эти слабонервные принадлежат к разным партиям. Он — к коммунистам. Она — к демократам. Или наоборот.
Метили в Госдуму, а попали в провинциальный ЗакС. Что, в общем, тоже неплохо, хотя с довольствием московских депутатов и не сравнишь. Но на безрыбье и питерский ЗакС сойдет.
На людях мы разыгрывали счастливую и дружную семью. Папа — надежен, как скала, где приковали Прометея, правда, то и дело хватается за печень. Правильно хватается — пить надо меньше. Мама — нежна и прелестна, словно цветок душистых прерий на грязном снегу. И я — очаровательный, невинный подросток, опасающийся мужчин. Последний факт СМИ раздули мгновенно. Да и как иначе? Если интервью я соглашалась давать только женщинам, опасаясь сорваться и отдаться любому из репортеров прямо в родительской гостиной. Меня почти не выпускали из дома, а если и дозволяли, то только в сопровождении телохранительницы. Несколько месяцев в окружении порнофильмов и звукоизолированных стен. Вместо завтрака, обеда и ужина — таблетки. Через месяц я уже не помнила, как меня зовут. Зверь, сидевший внутри меня, царапался и кусался, грозя выскочить наружу.
Однажды так и произошло. Я скормила своей телохранительнице суточную норму таблеток (любовь к хорошему кофе ее, в конечном счете, и сгубила) и убежала из дома.
Навстречу неизвестности.
16 января.
Когда я вспоминаю тот страшный вечер, то думаю, могла бы я что-то изменить? Наверное. Но случилось то, что случилось. И я попала в ИГРУ. У Кольки своя история. Если бы он не признался в том, что тоже стал заложником Джокера, то я бы ничего и не знала. Сколько у него таких, как мы? Сколько сейчас в ИГРЕ?
Недавно прочитала в какой-то книжке по пиару, что мы живем в иллюзорном мире, который создан массовой культурой. Этот мир не может обойтись без постоянной эксплуатации одних и тех же стереотипов. Их условно можно разделить на две категории: победил-проиграл (жизнь-смерть, господство-подчинение, гений-посредственность, редкий-стандартный, молодость-старость, богатый-бедный, свобода-несвобода и др.), а также изменение-сохранение (мужчина-женщина, pro-et-contra). В свою очередь, вечные стереотипы составляют основу архетипов, которыми оперирует все та же массовая культура. Для нее особенно характерны два архетипа — образ-архетип и сюжет-архетип. Есть, к примеру, образ звезды, преступника, жертвы. Есть сюжет преступления и наказания, любви и мести, жизни и смерти. Когда они пересекаются, возникает история. В моем случае они пересеклись очень неудачно: сюжет преступления и образ преступника, ставшего жертвой. Какой будет финал? И что на этот счет скажет массовая культура?
Епишин сейчас прочитал все, что я тут написала, и говорит, что моя теория — полная ерунда. И массовая культура здесь ни при чем, как и архетипы. Дескать, не тому меня учили на факультете культурных отношений. Ему виднее. Он — умник, а я — дура. К тому же нимфоманка. Два часа сняла одного парня на нашем факультете и в самый острый момент вдруг некстати подумала: а вдруг это Джокер, который знает обо мне все. Я чувствую, что он где-то рядом: сделаешь шаг, и угодишь в его объятия. В объятия смерти. Если так, то поскорей бы: я устала ждать. И я боюсь неизвестности.