Смерть носит пурпур
Шрифт:
Лебедев понял, что честь эта досталась именно ему, с некоторым опозданием. Когда он стал центром всеобщего внимания. Ничего хорошего взгляды любимых учеников не сулили. Кажется, его бы с большим удовольствием разорвали на мелкие части. Аполлон Григорьевич чуть отступил за спину Ванзарова.
– Итак, решено! – провозгласил Федоров. – Завтра утром я ознакомлю господина Лебедева с результатами экспериментов, а уже вечером представлю их на всеобщее обозрение! – И он захлопал. Только господин Чердынцев поддержал его ленивыми хлопками. – И если все сложится удачно, обещаю вам,
– Это вы коммунизм проповедуете, Иван Федорович, – сказал Чердынцев, приятно улыбнувшись.
– Перестань, Дмитрий, Маркс тут ни при чем. Я же говорю именно о деньгах, и только о деньгах. Что нужно, чтобы денег было вдоволь?
Отвечать никто не спешил. Все чего-то ждали. Интерес подогрелся основательно.
– Чтобы денег было вдоволь, надо иметь свой печатный станок, – за всех ответил Чердынцев. – Печатай сколько хочешь.
Федоров отечески погрозил ему пальцем, как за неверный ответ у доски.
– Нет, Дмитрий, печатный станок дело государства. Наше дело… А впрочем, подождем до завтра. Куда нам спешить! У нас впереди вечность! Кони мчатся, вьюга плачет, вихри снежные крутя! Друзья мои, довольно о скучном, будем пить и веселиться! Шампанского! Будем читать стихи, требую Пушкина! Немедленно! И все такое…
Ивана Федоровича развезло стремительно и окончательно. Нарышкин успел подхватить его и водрузил на корявый стул. Речь его стала чрезвычайно сумбурной, понять, о чем он говорит, было невозможно, по лицу текло, и весь он растекся огромной медузой, жидкой и скользкой.
Барышня Нольде резко встала и, ни с кем не прощаясь, вышла. За ней молча последовал ротмистр Еговицын. Про Федорова сразу же забыли.
Нарышкин отер ему лицо мокрым полотенцем.
– Господа, прошу извинить, Ивану Федоровичу нездоровится… Вечер окончен… Благодарю вас…
Уговаривать никого не пришлось. Дом быстро опустел. Любимые ученики расходились, не глядя друг на друга и не желая доброго вечера, словно расставались лютыми врагами. Чердынцев хотел задержаться, но Нарышкин отказался от его помощи.
Лебедев тоже хотел предложить свои услуги, но Ванзаров попросил не вмешиваться, а тихонько уйти. Оказавшись во дворе, Аполлон Григорьевич тяжко вздохнул.
– Давно я так не веселился.
– Незабываемый вечер, не так ли?
– Да уж, не скоро его забуду… – ответил Лебедев, доставая походную фляжку. – Присоединитесь?
Ванзаров с благодарностью отказался. Лебедев сделал глоток и засопел.
– Что ж, еще раз мои извинения. Позвольте хоть на вокзал проводить, еще успеете на последний поезд.
– Пройдемся пешком. Ночь белая, теплая, майская. Царское Село. Сплошная романтика. Вы не против?
В этот незабываемый вечер Лебедев был готов на все, что угодно. Завинтив флягу, он предоставил себя целиком в распоряжение Ванзарова.
12
Царское Село погрузилось в вечернюю дремоту. На улицах было пустынно и тихо, даже городовых не видать. Пролетки не беспокоили тарахтением колес, собаки угомонились, не слышно было пьяных песен у трактиров, не трезвонила конка, которой и не было вовсе, ничто не смущало нерушимый покой. Белой ночью резиденция императора обратилась тишайшим провинциальным городком, в котором если и случается происшествие, то разве забавное или глупейшее. Но никак не преступное или злодейское. Нельзя было и подумать о столь неприятных историях в час полного умиротворения.
Две фигуры неторопливо двигались по Волконской мимо казарм с одной стороны и Большого пруда с другой. Ванзаров не выбирал дороги, а всего лишь направился кратчайшим путем к вокзалу.
– Аполлон Григорьевич, насколько хорошо вы знаете господина Федорова? – наконец спросил он.
– Лет пятнадцать, наверное. Познакомились, когда я еще бывал в университете.
– Он знает, что вы имеете отношение к Департаменту полиции?
Вопрос ставил под сомнение безграничную славу великого криминалиста, но Лебедев предпочел этого не заметить.
– Особо не скрывал. Сейчас трудно вспомнить. Да мы и встречались не так часто.
– Постарайтесь вспомнить: сколько именно?
Постаравшись изо всех сил, Лебедев вспомнил от силы три-четыре встречи.
– Иными словами, вы встречались примерно раз в пять лет, – сказал Ванзаров. – Трудно назвать это тесным общением ученых. Полагаю, писал он вам не чаще раза в год, когда приглашал на искрометные вечеринки.
– Не понимаю, к чему вы клоните, – ответил Лебедев несколько раздраженно.
– Его восторги вашими талантами ученого не имеют под собой никакой почвы. Он никогда не интересовался вашими работами, при этом уверен, что вы великий ученый. В чем я с ним полностью согласен. Отсюда мы делаем два вывода…
Аполлон Григорьевич, кажется, не горел желанием познакомиться ни с одним из них, но все же выдавил:
– И что же это за выводы?
– Во-первых, господин Федоров прекрасно осведомлен, чем вы занимаетесь. Именно потому и не сообщил любимым ученикам, в какой именно науке вы непререкаемый авторитет.
– А второй?
– Он не так глуп, как хочет показаться. Простите, я неверно выразился: господин Федоров далеко не так прост и наивен, как хочет выглядеть.
– С чего вы взяли? – спросил Лебедев, несогласный с таким выводом. – Сколько его помню, он всегда был со странностями.
– Могу судить только о том, что вижу: бурные излияния учительской любви, по-моему, выглядели откровенной издевкой над так называемыми любимыми учениками. Господин Федоров откровенно куражился над достойными господами, а они и пикнуть не смели. Вам не кажется это чрезвычайно странным?