Смерть носит пурпур

Чиж Антон

39

Участок опустел. Дело, заведенное по убийству барышни Нольде, лежало в сейфе. Чиновники, тихие и подавленные, разбрелись по домам. Утомленный пристав поднялся к себе и больше не желал ничего знать. Пусть хоть огнедышащий дракон налетит, он не тронется с места. Тарелка вечернего супа и графинчик наливки – вот все, с чем Врангель готов был иметь дело. Власть над приемным отделением и жителями Царского Села, которым вздумается обратиться в полицию в поздний час, была предоставлена Скабичевскому. На то и помощник, чтобы тянуть лямку за начальство. Он сидел под лампой с зеленым абажуром, бросавшей больше тени, чем света. За окнами было куда светлее. Белая ночь набирала силу.

– Вот уж не думал застать вас в такой час, – сказал Ванзаров, зайдя в участок. – Что домой не идете, поздно уже…

Выйдя из-за стола, Скабичевский положил перед ним записку.

– Вам телефонограмма из Петербурга, – сказал он. – Получена четыре часа назад.

Ванзаров прочитал столбик фамилий с датами рядом с ними.

– Кто принял?

– Письмоводитель Птицын, он оставался на дежурстве…

– Знаете, что это?

– Фамилии знакомы, кажется наши жители, – ответил Скабичевский.

– Именно так. Мой сотрудник обошел ювелирные магазины и выяснил, кто сдавал золото. К сожалению, эти люди мне неизвестны. Признаться, я ожидал несколько другой результат… Николай Семенович, кто они?

Скабичевский взял листок.

– Так, первый – это Покотило Николай Петрович, учитель мужской гимназии, преподавал историю с географией. Забавный такой, сильно пришепетывал. Гимназисты прозвали его Паровоз. Он не обижался, шутил со всеми.

– Знаком был с Федоровым?

– Разумеется. Учительствовали в одно время…

– Вышел в отставку?

– В каком-то смысле… Умер больше года назад.

– Вот как? – только и сказал Ванзаров. – Как интересно. А вот этот господин: Добберт А.А. – имеет отношение к гимназии?

– Имеет. Это пастор, читал Закон Божий для гимназистов лютеранского вероисповедания. Всегда ходил в опрятном таком костюме с белым воротничком на шее. Как он у лютеран называется, забыл…

– Неужели и его постигла кончина?

– К сожалению. Еще в прошлом декабре. Это такая утрата для гимназии. Умный был человек, и к ученикам относился без жестокосердия. Пытался, чтобы они не только зубрили, но понимали, о чем идет речь. Его все любили…

Ванзаров согласился, что это большое несчастье для народного просвещения. Где еще найдешь доброго пастора для лихой гимназической паствы.

– А господин Алексеев когда изволил скончаться?

– Сергей Евграфович? Довольно давно, года два уж как, не меньше… Если не ошибаюсь. Преподавал математику. Очень строгий был, ходил с огромной палкой, всегда мрачный и не здоровался. Ученики его побаивались.

– Молодцы, детки, свели в могилу своих учителей… – сказал Ванзаров. – Какая неприятность…

– Что поделать, профессия педагога сродни самопожертвованию, – заметил Скабичевский, возвращая записку.

– Николай Семенович, вас ничего не удивляет в этом списке?

Чиновник попросил лист, стал рассматривать запись, нахмурясь и шевеля губами.

– Даты эти означают…

– Когда они заходили в магазин сдать золото. Как госпожа Нольде.

– Позвольте… Как же это возможно?!

– Согласитесь, немного странно: человек давно помер, а все еще заходит к ювелирам. Что бы это значило? На привидения сдатчики не походили.

– Кто-то пользовался фамилиями умерших людей… – проговорил Скабичевский, поразившись такому открытию.

– И вот что интересно: в отличие от барышни Нольде, все они мужчины и принадлежали к узкому кругу так или иначе связанных с гимназией лиц. А что из этого следует?

– Кто-то знал их всех!

– Мне кажется, пора нанести ночной визит, – сказал Ванзаров. – Вы со мной или отправитесь отдыхать?

Скабичевский выразил полную готовность следовать куда угодно.

Вокруг дома разросся яблоневый садик. В окнах теплился свет. Оттуда раздавались неясные звуки, как будто плакала кошка. Калитка была открыта. Ванзаров поднялся на крылечко и принялся резко дергать шнурок звонка. В доме послышался натужный звон колокольчика. Скабичевский между тем, по полицейскому правилу, остался на улице, чтобы присматривать за окнами.

Наконец за дверью раздались шаркающие шаги.

– Кто там? – спросил раздраженный голос.

– Сыскная полиция, Ванзаров. Откройте, господин Таккеля.

Последовала пауза, за дверью чем-то двигали.

– Я все вам сказал, мне добавить нечего…

– К вам появились новые вопросы. Если желаете, завтра вас доставят в участок под конвоем городового. Вся гимназия будет обсуждать это интригующее событие…

Аргумент подействовал. Таккеля показался в проеме, закрываясь створкой, как щитом. Он был в длинном домашнем халате, глубоко запахнутом, из-под него виднелись голые ноги. На щеках отчетливо проступали пятна, как от жара, глаза покраснели и слезились, он сильно сопел. От лоска образцового учителя не осталось и следа.

– Оторвали вас от интересного занятия? – поинтересовался Ванзаров. – Кого в этот вечер истязаете? Разрешите взглянуть?

– Я не обязан впускать вас в дом! – закричал Таккеля, забыв про галльский акцент. – Вы не имеете права вторгаться в частное владение!

В этом с учителем нельзя было поспорить: для входа в жилище у полиции не имелось никаких оснований. А добровольного согласия владелец не дал. Такое обстоятельство очень не понравится прокурору. В случае чего…

Проявив исключительную любезность, Ванзаров согласился остаться в саду. Тем более белой ночью видно как днем.

Таккеля протиснулся на крыльцо и закрыл дверь, упираясь в нее спиной.

– Я вас слушаю, господин полицейский, – сказал он, точно двойку поставил.

– Сегодня днем была убита барышня Нольде. Что можете сообщить нам с Николаем Семеновичем… – Ванзаров указал на Скабичевского, который подошел к ним, оставив бесполезный пост, – …об этом печальном случае?

– Ничего не могу сообщить. Меня это не касается.

– Где вы были примерно с трех часов дня?

– Закончились уроки, задержался в классе, проверяя домашние задания, потом пошел на прогулку…