Смерть, о которой ты рассказал

Дар Фредерик

Я боялся, что его отсутствие огорчит Мину, но, наоборот, увидел, что это ее успокоило. Она казалась чрезвычайно возбужденной и, выходя из мэрии, попросила меня сразу же отправиться в дорогу.

Очутившись рядом с ней в машине, я почувствовал себя человеком, который, для того чтобы покуражиться, сел в межконтинентальную ракету. Отныне у меня была законная жена, и в моей эгоистической жизни произошло нечто весьма важное.

Накануне Мина отправила ко мне чемодан с вещами. Она решила оставить мебель в их маленькой квартире сыну, и, честно говоря, меня это очень устраивало. Я собирался

окружить ее как можно меньшим количеством предметов, напоминавших ей о прошлом.

У меня, естественно, были тайные побеги с женщинами, но это забавляло только до тех пор, пока дело не касалось психологического момента. Но при мысли и дальше оставаться со своей сообщницей я всегда начинал паниковать и каждый раз устраивался так, чтобы найти предлог, позволяющий укоротить путешествие.

Наш брак напоминал бегство. Только после уже не будет возможности улизнуть. Мы останемся вдвоем лицом к лицу, как скрепка с бумагой.

До Питивье мы не произнесли и трех слов. Моя жена неподвижно сидела рядом со мной, обозревая пейзаж, а я делал вид, что захвачен вождением. Мы проезжали через город, когда до меня дошло, что полдень уже позади и что мы голодны.

— Позавтракаем здесь?

— Как хотите.

Я заметил трактир, увитый плющом, и припарковал машину в просторном дворе. Это было обычное, перворазрядное заведение с вывеской, написанной готическими буквами, и разнообразными медными панно, висевшими тут и там.

Мина села. Я собирался сесть напротив нее, но она указала мне на место рядом с собой.

— Лучше садитесь здесь, Поль.

Я раздумывал, спрашивая себя, был ли это приказ или приглашение, не собираясь плясать под ее дудку с самого начала. Но она одарила меня такой прелестной улыбкой, что я не смог сопротивляться.

На ней было серое шерстяное платье и приталенное пальто из такой же ткани. Она немного подкрасила губы темно-красной помадой и наложила тонкий слой пудры на щеки. Она казалась совсем юной и больше походила на учительницу, доверившей класс мальчиков и пытающейся придать себе суровый вид.

Мы заказали лягушачьи лапки и фазана с зеленым горошком. Мина склонилась над тарелкой. Пар от еды затуманил ее очки. Она сняла их, чтобы протереть. Это настолько омолодило ее, что я воскликнул:

— Без очков вам можно дать лет на десять меньше, Мина!

— К сожалению…

Я взял у нее очки и сделал то, что делают в подобной ситуации все люди, не носящие их: нацепил на нос.

— Вы расшатаете мне дужки! — запротестовала она. Ловким жестом она отобрала их. Нахмурившись, я позволил ей это.

— Скажите, дорогая Мина…

Она снова приняла спокойный и серьезный вид.

— Да, Поль?

— У вас простые стекла, которые не изменяют нормального зрения?

— Так только кажется, — ответила она. — На самом деле они фильтрующие. У меня нет ни близорукости, ни дальнозоркости, но я страдаю конъюнктивитом. Если я не буду носить очки, то через час стану похожа на кролика с красными глазами. Вы этого хотите?

Я был вынужден улыбнуться, но на сердце было тяжело. Честно говоря, я не знал, как себя вести. То, как мы познакомились, предполагало большую сдержанность, и я боялся иметь идиотский вид, играя нежного супруга. С другой стороны, мои чопорные манеры — а я это хорошо чувствовал — делали меня похожим на пастора.

Во время обеда мы говорили мало, и нашей немоте было хорошее оправдание: еда была великолепна. Но когда мы вернулись в машину, я почувствовал, что нам нужно выяснить немало вопросов и поставить точки над "i".

— Послушайте, Мина… Она покачала головой.

— Не нужно, Поль, я все поняла.

— Что вы поняли?

— Ваше душевное состояние. От самого Парижа вы говорите себе, что совершили сумасбродство, женившись на мне, и думаю, что ваше единственное желание — это высадить меня на дороге, да?

— Нет, Мина, все не так…

Я со злостью стукнул себя кулаком по лбу.

— Поймите меня. Я не жалею, что женился на вас. Только я не знаю… Не знаю, как себя вести, понимаете? В нашем браке столько рассудочности, что…

Какое-то мгновение она ничего не говорила.

— Хорошо, Поль, мы будем спать в разных комнатах.

Она не поняла, и это меня взбесило. Я резко затормозил и съехал на обочину.

— Идиотка, совсем не то… Я… Наоборот, я… Не знаю, как это произошло. Сознаюсь, что больше ни о чем не помню. Но через минуту она оказалась опрокинутой на спинку сиденья, мои губы впились в ее, а в это время мои неловкие руки путались в тяжелых складках ее платья.

Глава 5

Я не буду рассказывать вам о днях, последовавших за нашим браком. Во всяком случае, слишком подробно. Они действительно были необычными, и я думаю, что никогда их не забуду.

Я, который так упорно стремился к браку по рассудку, вдруг обнаружил, насколько действительность отдаляла меня от этого разумного желания. Под уравновешенной и спокойной внешностью Мины скрывался ураган, и никогда еще у меня не было столь пылкой любовницы. Наша близость превращала меня в сумасшедшего. У нее было самое совершенное тело, какое я когда-либо видел. Тело молодой девушки — гибкое, горячее, сладострастное, доставлявшее мне такое наслаждение, которое трудно вообразить.

Не намеренно, а точнее не стремясь к этому, я осуществил идеальный союз. Я говорил себе, что если это и есть брак, то я был безнадежным кретином, не женясь так долго.

Толстуха Валентина, к которой мы время от времени продолжали ходить, чтобы немного развеяться, не могла прийти в себя. Я думаю, она была несколько уязвлена, что так сильно ошиблась в своих предсказаниях.

Прогулки к ней были нашими единственными выходами. Девять десятых времени мы проводили в белом доме, обустраивая его по вкусу Мины, а на него можно было положиться. Но больше всего нас порабощала постель. Мы проводили в ней все утро и часть послеобеденного времени. Мы готовили изысканные блюда в самые необычные часы, устраивали кутежи в середине дня или поздно ночью. Это было поразительное существование. Я не мог прожить без Мины и трех минут. Я без конца целовал ее и сжимал в объятиях, нашептывая глупости. Несмотря на пылкий темперамент, она не утратила девичьей стыдливости и в самые горячие мгновения нашей любви сохраняла искусную сдержанность, которая подогревала мою кровь.