Смерть, о которой ты рассказал
Шрифт:
Так продолжалось ровно девять дней, и я не думал, что это когда-нибудь может кончиться. А затем пришло письмо от ее сына, и волшебство прекратилось, как прекращает крутиться ярмарочная карусель, когда отключают ток.
Письмо было любезное. Молодой человек сообщал, что вернулся из Италии, и желал нам большого счастья. Он извинялся, что не может нанести нам визит, как было условлено, так как злосчастный вывих приковал его к дому.
Это был холодный душ для наших отношений. Мина превратилась в безумную мать, подозревающую самое худшее.
— Мне нужно возвратиться! — заявила она.
— Но мы навестим его вдвоем, дорогая. Она украдкой вытерла слезу.
— Навестить его недостаточно, Поль. Пойми, что он болен и один в нашей маленькой квартирке.
Я хотел ей сказать, чтобы она не беспокоилась по этому поводу, так как подозревал, что Доминик найдет кого-нибудь для присмотра за собой в Художественной школе, но воздержался. Мина могла посчитать, что такое мнение — дурной тон.
Мы выехали сразу же и через два часа уже стояли у квартиры. Дверь не была заперта на ключ, — а на наличнике висела приколотая записка: «Входите без звонка». Что мы и сделали.
Доминик был совершенно один. Сидя в шезлонге в халате, он рисовал. Правая лодыжка была тщательно забинтована, и нога покоилась на пуфике. Увидев нас, он выронил свой эскиз.
— А вот и влюбленные! — воскликнул он. Мина с плачем бросилась к нему. Я был раздосадован и злился, что молодой человек испортил нам медовый месяц, однако мне нужно было быть с ним приветливым.
— Итак, старина, что случилось?
— Ай, не говорите… Упал, выходя из поезда. И вот! Две недели не могу двигаться.
Я бы его убил. Но, несмотря ни на что, он казался милым, глядя на меня добрыми, немного грустными глазами.
— У вас все нормально?
Я покраснел. Должно быть, он страдал из-за замужества матери, но считал делом чести вести себя непринужденно.
— Тебе больно? — разволновалась Мина, заметив, что он не смог сдержать гримасу.
— Да, довольно чувствительно. Она повернулась ко мне.
— Я останусь тут, Поль, пока он не поправится. Надеюсь, что.., вы не будете обижаться.
В этот момент я не знал, что сказать. Все мое тело охватила глубокая тоска. Я испытывал боль от одной мысли, что буду без Мины.., хоть несколько дней. Она была мне нужна. С другой стороны, я понимал ее реакцию. Мать не могла оставить своего больного сына в этой унылой квартире.
— Вы поедете к нам, Доминик. В деревне вам будет хорошо. Он посмотрел на меня со странным блеском в глазах.
— Вы говорите серьезно?
Мина взяла мою руку и сильно сжала. Эта внезапная ласка пронзила меня, как раскаленная игла.
— Вы очень любезны, Поль.
— Да нет… Все-таки мы теперь одна семья. Все было сделано быстро. Мина собрала чемодан, пока я помогал ему одеваться. Затем взвалил его на плечи, чтобы довести до машины.
Доминик был неистощим на похвалы окрестностям и дому. Он восторгался как ребенок, все находил красивым, делал комплименты моему вкусу, повторяя, что я потрясающий тип. Мы поселили его в гостиной возле большого окна, выходящего в лес. Имея под рукой бумагу для рисования, он казался счастливейшим из людей.
То, что он рисовал, было не слишком замечательно. Я не знаю, к какой школе он себя относил, но это был плохой ученик. В конце концов, если ему доставляло удовольствие марать бумагу, то стоило одобрить это занятие.
Его приезд в Роншье прервал нашу экстравагантную жизнь. Мы стали организованными, и в доме появился распорядок. Вставали рано и в определенное время. Теперь Мина не позволяла мне дотрагиваться до нее. Присутствие сына, казалось, парализовало ее. Она была очень сдержанна и ни на что не реагировала. Если мне случалось обнять ее за талию в присутствии молодого человека, то она резко вырывалась.
Кроме того, она захотела спать в отдельной комнате. Я не слишком протестовал, но мое счастье стало внезапно рассыпаться. Для меня вновь наступили тревожные ночи, и я снова начал думать о мадам Бланшен, задаваясь вопросом, в какой из комнат она умерла, и отравил ли ее муж.
Но больше, чем все остальное, меня терзало нежное отношение Мины к сыну. Они больше не расставались. Когда я неожиданно входил в комнату, в которой он сибаритствовал, то все время находил их в обнимку, и тогда мне хотелось орать. Их сообщничество раздражало, так как мне казалось, что оно было направлено против меня. Впервые с того времени, как Мина стала хозяйкой в моем доме, я стал смотреть на нее как на самозванку. Эти двое захватили мое поместье. Они вытесняли меня из него. Чужим здесь был я. Они говорили вполголоса и смолкали, когда я приближался к ним.
Однажды я не сдержался.
— Если я вам мешаю, то скажите об этом! — закричал я.
Они, казалось, искренне удивились. Мина пришла ко мне в комнату, где я, надувшись, закрылся.
— Поль, — сказала она, — я не понимаю вашего поведения.
Ее обращение на «вы» сдавило мне горло, как стальной ошейник.
— Неужели?
— Да. У меня такое впечатление, что вы нас ненавидите, Доминика и меня.
Ее глаза казались более сиреневыми, чем обычно, более тоскующими. В них не было никакого упрека, только изумление и беспокойство.
— Мина, вы когда-нибудь задавали себе вопрос, действительно ли я вас люблю? Это привело ее в замешательство.
— Но, Поль…
— Нет, молчите, говорить буду я.
Я не мог удержаться, чтобы не прижать ее к себе. Ее сердце билось немного сильнее, чем обычно. Она слегка подалась назад, и я почувствовал ее живот. Сильнейший жар охватил все мое существо.
— Мина, я говорил, что влюбился в тебя, влюбился безумно. Я хочу, чтобы ты была моей. Я должен быть с тобой один. Мне нужны наши ночи…