Смерть отца
Шрифт:
– Но ведь правительство канцлера стоит крепко, господин Штерн. Или вы полагаете, что у Гитлера есть шанс выиграть на ближайших выборах?
– Выиграет, не выиграет, не столь важно. Более сильные правительства, чем правительство канцлера Брюнинга, потерпели провал из-за всяческих малых интриг.
И снова воцарилось молчание. От толстых сигар Александра и Габриеля поднимается дым. Тонкая сигарета в руках Гейнца не дымит.
– Да, – говорит он, как бы обращаясь к себе, – я это знаю давно. Вот же, позволил другим кормить меня иллюзиями. Если я объясню отцу и деду…
Каждый раз, когда Гейнц упоминает отца, Александр смотрит на него со странным напряжением. Речь Гейнца прерывается.
– Господин Леви, не теряйте ваше время на долгие объяснения. Вы приехали ко мне как деловой человек. Есть у меня для вас один совет: вывозите ваше имущество из Германии. Всю валюту, все драгоценности, которые можно вывезти, перевезите в Швейцарию. Тотчас же, без задержки.
Наконец-то видит Александр на лице Гейнца понимание, которого все время ждал. Наконец молодой человек уяснил то, чего не мог уяснить его отец. Со щемящим сердцем он смотрит в лицо Гейнца: «Как жаль, юноша, что таким образом пришла к вам весть о вашем долге. Вы шокированы. Вы поняли, что капитал ваш в опасности. Но вас не шокирует душевный капитал, который давно рушится. Много поколений трудилось, чтобы обрести этот капитал. Не так бы я хотел, чтобы вы уяснили себе ваше положение. Дискуссию, которую я начал с вашим отцом, юноша, я хотел продолжить с вами, привести вас через эту дискуссию к самостоятельному национальному сознанию, к тому национальному ядру, которое в вас, юноша».
В Александре пробуждается сильное желание вернуть этого Гейнца, который явно потерял внутреннее равновесие от всего, здесь услышанного, к заброшенным дворам, продолжать разворачивать перед ним полотно той жизни, которая здесь прервалась и исчезла.
Алая полоса в небе расширилась по всему горизонту, появились первые вечерние облака, ветер на грани дня и ночи принес прохладу в комнату. Александр опорожняет бокал и говорит Габриелю, глядя на Гейнца.
– Не хотите пройтись к маленькому шалашу?
– Прошу вашего извинения, я не смогу к вам присоединиться, – Моника касается ладонью лба. Габриель с любовью кивает ей головой.
Воздух во дворе полон запахов дыма и огня. Усилившийся к вечеру ветер несет с собой запахи с нового предприятия. Шалаш находится в соседнем садике. На входе во двор большая вывеска со стершимися от дождя и ветра буквами: «Осторожно, во дворе злая собака».
– Предостерегающая надпись для всяких посыльных. Сколько же их приходило из-за стены… Несмотря на это, ни один из посыльных не был покусан и не уходил без того, чтобы быть накормленным, и еще с едой на дорогу, – смеется Александр и указывает на подвал. – Здесь была миква для омовения. Живой источник давно высох.
В саду лишь путаница тропинок, ни одной клумбы, ни одного цветка. Одни дико растущие кусты. Около грушевого дерева стоит шалаш. Большой деревянный стол заполняет все его пространство, а вокруг него грубые скамьи.
– Это был шалаш, где справляли праздник Кущей, господин Леви, – объясняет Александр, – красивый еврейский праздник. Все работники собирались за этим столом на общую трапезу. У нас не было никакого разделения общества перед лицом Бога.
Почти мгновенно исчез свет, и сгустилась темнота. Незаметно для них сошла теплая и приятная ночь. Гейнц стоит молчаливо между Александром и Габриелем в тишине мягкой весенней ночи. На вилле зажегся свет в гостевых комнатах. Служанка готовит постели для гостей. Безмолвствуют в темноте пустые дома. Луна еще не взошла, только редкие звезды мерцают в темном небе.
– Здесь, – говорит Александр из-за спины Гейнца, – Переяслав, последний царь язычников-вендов, вел свои войны. Здесь в отчаянии после поражения отдал эти земли христианам, и видел, как разбивали его славянского бога богов
Дрожь прошла по телу Гейнца. Этот голос, доходящий до него из-за спины, казалось, шел из безмолвия оставленных домов. Ветер усилился. Глаза его смотрят на освещенные окна, а спина повернута к мгле запустения. Какой-то непонятный страх не позволяет ему обернуться на голос из-за спины. Он должен покинуть это место. Даже один еще час он не сможет выдержать зрелище этих брошенных домов, безмолвие которых усиливает в нем чувство конца, и так давно гнездящееся в его душе. С момента, как этот человек начал с ним говорить, странное беспокойство овладело Гейнцем.
– Думаю, мне сейчас надо уезжать, – делает он какое-то последнее усилие, обращаясь к Габриелю Штерну, – дорога до Берлина далека.
– Господин Леви, – удивлен Габриель, – вы разве не собирались у нас переночевать?
– Да… Но, понимаете. Не могу, господин Штерн. Мне надо ехать. Срочные дела. Благодарю вас от всей души за гостеприимство, – голос его дрожит и прерывается. Александр слышит эту дрожь в голосе Гейнца, и он хочет спросить его о здоровье отца, и передать Артуру через сына привет, но что-то сковывает его язык, и он отделывается лишь словом «до свидания».
Долгий воющий гудок разрывает ночное безмолвие. Идет рабочая смена на комбинате, работающем круглосуточно. Летучая мышь, мелькнувшая черной тенью перед лицами трех мужчин, заставляет их отшатнуться.
Глава восьмая
Привратник Шульце дважды склонился в глубоком поклоне перед гостем, который неожиданно вошел в ворота школы, и тихим, уверенным голосом попросил его провести к директору. Спокойный голос говорит Шульце, что он имеет дело с господином из высших кругов, он изучает роскошные кожаные перчатки на его руках, и на этот раз, нарушая правила, не идет справиться, примет ли директор посетителя, а ведет последнего прямо к директору школы в кабинет. На высокой галерее, идущей по периметру школы, высокий гость громко чихает, и все цари и кайзеры, полководцы и министры, в испуге глядят со стен. И Шульце отстраняется в сторону и опускает взгляд, пока гость не вынимает лицо из аристократического платка, глаза гостя красны и нос пунцового цвета. Шульце продолжает вести его по коридору.
– Войдите! – откликается голос на энергичный стук.
Шульце широко раскрывает двери, и нет предела его изумлению, когда круглый сияющий директор встает из-за стола и почти бежит навстречу гостю.
– Оттокар! Вот, приятная неожиданность.
– Доктор Гейзе, как я рад вас видеть.
Привратник Шульце растеряно закрывает за ними дверь.
– Оттокар, извини меня, что я так запросто называю тебя по имени, как в давние дни!
– Да что вы, доктор. Я был бы оскорблен, если бы вы назвали меня как-то по иному.
– Садись, Оттокар, садись.
Оттокар снимает пальто, кладет на стол шляпу и перчатки, садится.
– Чем ты занимаешься, Оттокар? – доктор дружески ерошит его волосы. – Где ты был все эти годы? Ведь столько времени мы не виделись.
– Долгие годы, доктор. Последний раз я вас видел в военной форме кайзера Вильгельма. Вы пришли попрощаться с нашим классом и произнесли перед нами длинную речь. Доктор, поверите или нет, но каждое слово, которое вы сказали, по сей день в моей памяти. «Парни!.. – пытается Оттокар подражать берлинскому акценту доктора Гейзе. – Молодые господа! Не торопитесь на войну до срока. Война эта будет вестись без вас. Сидите спокойно в классе. Парни, как говорили древние греки: все в меру. Это одна из основ эллинского мира. Все в меру, парни».