Смерть отключает телефон
Шрифт:
Гестаповка же всегда молча провожала Эльвиру взглядом, и все вопросы – если они у нее вообще были – оставались неозвученными.
Турникет пропустил Элю, нагруженную продуктами, в коридор, откуда открывался вид на широкую старинную лестницу. Чугунную, с литыми кружевными узорами, монументальную. Когда-то давно это здание принадлежало полиграфическому училищу. Говорили, что в подвалах сохранились отлитые из металла оттиски набранных студентами текстов (в то время даже буквы выкладывались из металла), а также сгнившие катушки бумажных рулонов.
И вот, когда Эльвира уже дошла до лестницы, до нее донеслось тихое, но четкое:
– Они пропали.
Эльвира резко повернулась:
–
– Они пропали, – еще тише произнесла Гестаповка.
Она говорила, как поняла Эльвира, намеренно тихо, чтобы ее невозможно было услышать, и так, чтобы тот, к кому были обращены эти слова, непременно вернулся. Вахтерша одной этой тишайшей фразой зацепила Эльвиру, как крючком.
Бросив сумки на пол, Эльвира почти подбежала к конторке и заглянула Гестаповке в глаза. И тут же отшатнулась, увидев ее совсем близко-близко. Розовые воспаленные веки за тонкими стеклами очков – и слезы, внезапно покатившиеся по ее щекам. Это было настолько неожиданно, что Эльвира на какой-то миг просто онемела. Гестаповка смотрела на нее испуганными глазами и плакала!
– Что случилось?! Что вы, наконец, сказали? И неужели нельзя говорить погромче! – заорала она на вахтершу. – Что вы сказали? Кто пропал?!
– Катя и Полина, – на этот раз вообще прошептала, глотая слезы, женщина. – Позавчера. За ними заехал один… представительный такой мужчина… Девочки сказали мне, что их пригласили на свадьбу. Они были такие нарядные! Так хорошо одеты… Какая-то их знакомая девочка, кажется, выходила замуж. Я записала, когда они вышли… Вот, я даже открыла журнал на этой странице. Видите? Шестнадцатого июня, в десять пятнадцать.
– И что? – Эльвира сразу оценила, что прошло уже почти два дня, и это невероятно, что девочки до сих пор не появились. Они не могли себе этого позволить! Просто не могли. Они не такие!
– Они больше не вернулись.
– А вы в милицию заявили?!
– На следующий же день ко мне сюда заглянул участковый, – быстро, прогладывая слова и ужасно нервничая, отвечала вахтерша, которая, оказывается, была вполне нормальной, живой, эмоциональной женщиной. Всегда бледное и даже какое-то серое лицо ее порозовело, глаза ярко заблестели от слез. – И я сказала ему, что девочки не вернулись после свадьбы. И знаете, что он мне сказал? Что они загуляли! Но он же не знает их так, как я! Как вы… Во-первых, даже если бы они и остались где-то ночевать, то непременно предупредили бы меня. Это точно! Возможно, вам, всем тем, кто не живет здесь, кажется, что я просто сижу здесь, как собака на цепи, и не пускаю чужих, но на самом деле я для многих – единственная во всем свете душа, которая за них переживает! И это именно мне ребятки звонят и докладывают, где они и что с ними. Этим девчонкам и мальчишкам важно знать, что кто-то о них думает, волнуется за них. Это вносит в их жизнь хотя бы какой-то элемент семьи.
Эльвира была просто потрясена:
– Как вас зовут?
– Все здесь за спиной зовут меня Гестаповка, – ответила она устало. – Но вообще-то я – Лидия Викторовна. Имя не очень-то благозвучное, может, поэтому меня никто по имени-то и не зовет…
– Скажите, как выглядел тот человек, с которым они уехали?
– Просто шикарный мужчина! И не как хлыст какой-то разряженный. А настоящий интеллигентный человек. С осмысленным взглядом. Такому хочется довериться на всю жизнь.
– А машина? Какая у него была машина?
– К сожалению, я не заметила. Да мне отсюда и не видно, если машину ставят на парковку.
– А как фамилия этой девушки, которая выходила замуж, на чью свадьбу они поехали? Она отсюда?
– Нет, точно не отсюда. Я бы знала. Они сказали – Аня. И это все.
– И что же нам теперь делать?
Эльвира вдруг поняла, что она не знает – идти ли ей в комнату к девочкам, чтобы отнести продукты и уложить все в холодильник, или же забирать пакеты и отвезти обратно домой. При мысли, что эти котлеты и сосиски могут уже не понадобиться близняшкам, ей стало дурно.
– Вы идите, – сказала Лидия Викторовна. – Вот вам ключ, посмотрите, все ли там в порядке? А если хотите, я тоже с вами пойду. Самой мне было бы неудобно. Может, найдем какие-нибудь следы, приглашение на свадьбу или номер телефона этой Ани?
– Отличная мысль! Пойдемте. К тому же мне надо отнести сумки к ним в комнату.
Вот теперь она сказала это так, как если бы узнала, что девчонки просто вышли из дома недавно и должны скоро вернуться. Сама себя обманула. А в груди появилась какая-то ясная, острая боль. Страх?..
Лидия Викторовна оставила свой пост с легкостью, словно ей каким-то волшебным образом удалось избавиться от цепи, к которой она была прикована. Эльвира поняла, что на фоне предчувствия большой беды, произошедшей с близняшками, ее бывшими воспитанницами, все остальное как бы перестало иметь смысл. Тот смысл, который до этих пор вкладывала в каждое свое движение на посту, в каждое свое слово Гестаповка.
Лидия Викторовна сама открыла дверь в комнату сестер Гудковых.
Эльвира видела эту комнату много раз, и каждый ее визит доставлял ей прежде чувство удовлетворения – комната была чистой, просто вылизанной. Окна сияли промытыми стеклами, белые кружевные занавески (подарок самой Эльвиры) опускались до пола и даже ложились красивыми складками на ковер. На полках и прочей скудной мебели – ни пылинки. За перегородкой, где девочки обустроили некое подобие кухни, на столике стояла сушилка с набором самой необходимой посуды: тарелками, чашками.
Две симметрично стоявшие по обеим сторонам продолговатой комнаты кровати были аккуратно застелены темно-синими пушистыми пледами. На туалетном столике – вазочка с засохшей розочкой и два флакона с духами. Телевизор, круглый стол, в центре которого – большая хрустальная пепельница, полная разной мелочи вроде проездных, счетов, булавок, помады, скрепок…
Эльвира открыли холодильник. Он оказался почти пуст, не считая молочного пакета и банки с остатками малинового варенья. Месяц тому назад, когда одна из девочек заболела – Катя, – Эльвира привезла им это варенье, а еще лимоны, лекарства, сливочное масло.
После того как они неудачно попробовали себя продавцами на рынке и их обворовали, им пришлось, подписав предварительно документ у нотариуса о том, что они должны хозяевам круглую сумму денег, срочно устраиваться на тяжелую вредную работу – на химический комбинат, чтобы постепенно выплачивать долг. Долг за полгода они вернули, но здоровье свое изрядно подпортили. И тогда Катя устроилась домработницей в одну семью, а Полина – уборщицей в магазин. И, как нарочно, и той и другой зарплату задерживали – девчонки просто голодали. Эльвире же, их бывшей воспитательнице, сильно привязанной к девочкам, было совсем не трудно помогать им. Муж ее хорошо зарабатывал, и у нее всегда находилось свободное время, чтобы проведать своих девочек. Возможно, имей Эльвира собственных детей, она не смогла бы уделять им так много внимания. Но детей Эльвира иметь не могла, а потому она обратила весь нерастраченный свой материнский инстинкт на сестер Гудковых. К счастью, муж ее все знал и никогда не упрекал жену за то, что она так много времени проводит в заботах о чужих детях.