Смерть под занавес
Шрифт:
Но настоящее потрясение она испытала в Авиньоне, на Всемирном театральном фестивале, куда Элла приехала вместе со своим театром. Было лето. Нещадно палило солнце, они шли по улице. Вечером был назначен спектакль, а сейчас они просто отдыхали - выпало свободное время. Неожиданно Элла остановилась, резким движением сбросила туфли и пошла босиком по мостовой. Она смотрела как завороженная. В этом была вся Элла. Она всегда поступала так, как хотела, считаясь только с собой, своим настроением и причудами. Они медленно брели по улице. "Хочу есть, где-то здесь должна быть кафешка", - они завернули за угол. Светлая юбка Эллы
– Сюда, - Элла опустилась на стул, - закажи что-нибудь посытнее, бифштекс с картошкой, пирожное, вино.
В нише, стилизованной под морской грот, на стульях, на пианино лежали музыкальные инструменты.
– Смотри, оркестр недавно играл.
– Элла закурила и тут же с отвращением бросила сигарету.
– Такая жара, даже курить не могу. Слушай, давай закажем музыку, мне что-то грустно.
– Как ты закажешь, никого нет.
– Сейчас организую. Хотя нет, устала, сходи лучше ты.
Через минуту она вернулась.
– Ничего не получится, хозяин кафе говорит, что музыканты отдыхают, они играют только вечером.
– Чепуха, сиди здесь, я сейчас приду.
Она крепко зажмурила глаза, ей было жаль Эллу, не привыкшую к отказам.
– Все в порядке, - Элла стояла над ней и улыбалась, - сейчас они грянут.
В воздухе повис неуверенный аккорд. Затем отчаянно зазвенела рвущаяся нота. Ее подхватили низкие, чувственные звуки, перемежаемые ритмичным боем ударных.
– Что это, Элла, неужели джаз?
– Да, а потом я заказала рок-н-ролл. Сейчас сюда придет профессиональный танцовщик, он работает здесь, в кафе.
– Элла, ты сошла с ума.
Но она уже не слышала ее. Потушив в пепельнице недокуренную сигарету, Элла ленивым движением приподнялась со стула и устремилась навстречу высокому улыбающемуся парню, стоявшему на краю площадки, где играл оркестр.
Можно сказать только одно - она ничего в жизни не видела раскованней, прекрасней и беспощадней, чем этот танец. Куда делась сорокалетняя женщина? Элла танцевала так, словно ей снова было пятнадцать лет. Далекий южный город у моря, танцплощадка.... С потрясающей легкостью она выделывала виртуознейшие па, отдаваясь зажигательному танцу. Вокруг собрались люди. Элла остановилась и отвесила всем шутливый поклон. Раздались аплодисменты.
– Ну как?
– она вернулась к ней.
– Элла, ты богиня!
Она снисходительно улыбнулась:
– Приходится держать форму: регулярные походы в тренажерный зал, плаванье.
Эти слова показались ей почта кощунственными.
– О чем ты, Элла! Какой тренажерный зал! Ты просто настоящий гений, гений во всем! Ты хоть сама понимаешь это?
Элла искоса взглянула на нее, усмехнулась, но ничего не ответила.
И вот сейчас, сидя в темноте, не зажигая света, она чувствовала, как по ее щекам текут слезы. Она чувствовала, как впервые за много лет что-то растопилось в ее груди, и она испытывала необъяснимое облегчение и блаженство от этого. Медленно подняла она телефонную трубку и набрала номер.
– Это я. Ты слышишь меня? Приезжай...
Глава 15
Перед Катей лежал лист - копия выписки из регистрационной книги детского дома № 680, где когда-то находился младший сын актрисы.
"...В результате тяжелого психического потрясения Дмитрий Голиченко был доставлен в больницу в бессознательном
Катя аккуратно подколола копию к чистому листу бумаги. Она взяла в руки другую выписку, из регистрационной книги детского дома № 165.
"...Иннокентий Голиченко обладал агрессивным, неуживчивым характером, некоторые случаи заставили обратиться с просьбой к дирекции дома принять соответствующие меры. Однажды сильно избил восьмилетнего мальчика и запер в подвале, привязав к водопроводным трубам...
...Любил разыгрывать воспитательниц, оставляя в карманах их одежды записки угрожающего характера. Так, Раисе Олеговне написал: "Я хочу ласкать твою шею руками, хочу почувствовать ее мягкость и теплоту, биение жилки... " Сначала все отрицал, потом признался, раскаялся в своем поведении. Больше такие случаи не повторялись..."
...Повторялись, повторялись. Письма Элле Гурдиной. Он хотел сдавить шею Элле, только ей... Убийца, испугавшийся в последний момент и передумавший идти на столь долгожданное для него свидание.
"...Был усыновлен".
Катя не верила своим глазам. Усыновлен в четырнадцатилетнем возрасте! Кем?! Она с досады швырнула бумаги, и они кружась слетели на пол. Катя взяла телефонный справочник, но поняла, что ей надо искать информацию в другом месте.
– Да, я хорошо его помню. Он был каким-то странным, жестоким. Я только что пришла сюда работать. Это было больше тридцати лет назад. Мне было тогда... да, двадцать три года. Я была рыжей, худенькой.
Катя смотрела в ярко-синие глаза Раисы Олеговны. "Рыжая, худенькая..." - Он меня сразу невзлюбил. Дразнился, старался сделать какую-нибудь гадость.
– Какую, например?
– Они шли по асфаль-тированной дорожке, окаймленной аккуратным бордюром.
– Вы думаете, я помню?
– пожилая женщина мягко улыбнулась Кате.
– Я научилась забывать плохое, разве можно иначе, работая здесь, с детьми. У каждого своя боль, страдание. Я помню только странную записку, она меня сильно напугала. А однажды даже...
– женщина покачала головой, - не знаю, рассказывать вам или нет. Я спала, и мне показалось, возможно, только показалось, я будто сквозь сон почувствовала чьи-то руки на своей шее. Может быть, я просто была взволнована, находилась под впечатлением этой записки.
– А что в ней было?
– Кате хотелось услышать ее содержание от той, кому она предназначалась.
– Что-то жуткое. Он писал, что ему хотелось бы ласкать мою шею, видеть, как из нее брызнет кровь. Но теперь я понимаю, что к детским фантазиям нельзя относиться серьезно.
"Это была не только фантазия, - подумала Ка-тя.
– Характерно, что в копии выписки ни слова не сказано о крови, которая должна была брызнуть из шеи, - видимо, персонал детского дома счел эту фразу слишком дикой, вызывающей".