Смерть под зонтом

Имерманис Анатоль Адольфович

– Окно! – вскрикнул я, осознав в чем дело.

Судорожно ухватив Грегора Абуша за руку, я закричал словно помешанный:

– Окно!.. Глядите, окно!

– Ну, что из этого? – хлопал он глазами.

– Среднее окно верхнего этажа! – я продолжал кричать.

Да, это действительно было то самое окно «музыкальной комнаты», к которому из-за категорического запрета хозяина дома в течение долгих лет не осмелилась прикоснуться ни одна рука. Еще вчера Грегор Абуш высказал мнение, что в случае надобности окно придется высадить

со всей рамой, настолько заржавели петли.

Мы с Грегором Абушем тревожно переглянулись. В его глазах я прочел подтверждение своим худшим опасениям.

Да, в доме приключилась непоправимая беда. И предчувствие наше вскоре подтвердилось.

Грегор Абуш собирался было взломать двери, но сержанту Александеру пришло в голову проверить сначала, заперты ли они. Оказалось, что нет.

Мы тихо вошли в дом, так же неслышно поднялись по лестнице.

Отодвинув портьеру гостиной, Грегор Абуш как вкопанный остановился на пороге.

Через его плечо я заглянул в комнату. Мрак… Мерцал лишь зеленый глазок магнитофона и рубиновый ночник, вмонтированный в подлокотник стульчика, стоящего у рояля.

Когда глаза свыклись с темнотой, я различил и две неподвижные фигуры.

Режиссер фильма «Частная жизнь Долли Кримсон» Ричард Бейдеван сидел на стульчике, свесившись набок. Его левая рука касалась пола, словно он пытался поднять с него наполовину опорожненный стакан.

По ту сторону белого концертного рояля лежал на диване Альберт Герштейн. Перед ним на усеянном нотами инструменте стояла почти пустая бутылка, рядом – сифон с содовой водой.

При желании было нетрудно вообразить, будто мы застали обоих во время дружеской беседы.

Но темная лужица под стульчиком, на котором сидел Ричард Бейдеван, и осколки разбитого стакана, валявшиеся возле дивана, на котором покоился Альберт Герштейн, сразу же рассеивали иллюзию.

Теи Кильсеймур нигде не было видно.

Добрая минута прошла, так по крайней мере мне казалось, пока Грегор Абуш осмелился зажечь свет.

Уже зная заранее, какая картина откроется моим глазам, я все же не смог подавить вырвавшийся крик.

Ричард Бейдеван и Альберт Герштейн были мертвы.

Они были мертвы уже тогда, когда мы с начальником полиции, сидя в спрятанном в переулке служебном автомобиле, внимали пению Альберта под аккомпанемент гитары. Мертвы, хотя мы оба в ту минуту еще считали их живыми.

Это мы узнали позже, когда спешно вызванный полицейский врач осмотрел трупы и сделал предварительное заключение.

Он находил, что убийство произошло незадолго до того, как за домом Ральфа Герштейна стали наблюдать. Нас с Грегором Абушем ввел в заблуждение магнитофон, кассета которого была рассчитана на два часа игры.

Глядя на застывшее лицо Альберта Герштейна, я с болью вспомнил, какие мысли совсем недавно возбуждало во мне его пение. Я с горечью осознавал, что оценил его талант лишь тогда, когда сам он уже был обречен на вечное молчание.

В состоянии, в котором я находился, никаких сомнений насчет того, кто убийца, у меня не возникло. Само обстоятельство, что Tea Кильсеймур отсутствовала, казалось мне достаточным доказательством ее вины.

Я повернулся к Грегору Абушу, чтобы что-то спросить, но слова застряли у меня, в горле. Я увидел нечто такое, что заставило меня вздрогнуть и в страхе отступить.

Прямо против меня находился нотный шкаф с овальным зеркалом. Верхняя часть зеркала оставалась в тени, свет падал лишь на нижнюю половину.

Из зеркальной глубины навстречу мне плыло тело Теи Кильсеймур.

Одетая в переливающееся золотистыми тонами вечернее платье, широко раскинув руки, она лежала на животе, прильнув лицом к ковру. Левая туфля держалась на ноге, вторая, повернув ко мне острый каблучок, валялась по соседству. В волосах Теи сверкали мелкие осколки стекла.

Меня взяла оторопь. Я никак не мог заставить себя оторваться от зеркала. Мне казалось, будто оно показывает вовсе не реальную картину, а плод моего болезненного воображения.

– Латорп, что с вами? – откуда-то издали долетел до меня озабоченный голос Грегора Абуша.

Взяв себя в руки, я обернулся. Как раз в тот момент, когда сержант Александер нагнулся и рассматривал неподвижное тело Теи Кильсеймур под роялем.

20

В свой мотель я больше не вернулся, ночь провел у начальника полиции.

– За работу! – воззвал ко мне Грегор Абуш, указывая на письменный стол, на котором лежали миниатюрные магнитофонные кассеты. Они были вынуты из потайных подслушивающих устройств, спрятанных в доме Ральфа Герштейна.

В самом начале мы прослушали разговор Оливера Дэрти и Альберта Герштейна, состоявшийся накануне, когда ворвавшийся в дом Дэрти просил начальника полиции оставить его наедине с Альбертом.

«Где? Где?» – без устали повторял Дэрти.

«Да нигде же! – несколько раз заверял Альберт. – Я ничего не знаю!»

Этот, похожий на из-под застрявшей патефонной иголки разговор был прерван донесшимся издали голосом сержанта Александера: «Эй, вы! Спускайтесь вниз! Поживее! Поговорить успеете в полицейском управлении!»

Дэрти разразился невнятным ругательством, Альберт смолчал. На этом диалог закончился.

Следующая кассета содержала бурное объяснение между Теей Кильсеймур и Ричардом Бейдеваном. Вначале разговор вертелся вокруг отношений Теи с Альбертом. Дав волю своему гневу, Ричард Бейдеван предупредил Тею:

«Не думай, что вам удастся обвести меня вокруг пальца. Я не такой простак, как Дэрти. Ты сделаешь то, что я тебе прикажу, иначе…»

«Что ты от меня хочешь?»

«Завтра ты позвонишь Альберту и пригласишь его в гости».