Смерть после бала
Шрифт:
— Это вы, Люси?
— Моя дорогая, — заорали в трубке, — я так рада! Я просто мечтала поговорить с вами, потому что, разумеется, вы единственная, кто может рассказать нам обо всем, что происходит. Я всегда думала, какая жалость, что ваш очаровательный сын пошел служить в полицию, потому что, что бы вы там ни говорили, сидячий образ жизни ужасно вреден, так как вся нагрузка падает на внутренние органы, и, как сказал мне сэр Даниэль, это является причиной большинства заболеваний у женщин, хотя должна сознаться, мне кажется, ему становится трудно справляться с его обширной практикой. Ну, разумеется, когда речь идет о премьер-министре, это особый случай, и мы должны быть снисходительны.
Леди Аллейн вопросительно взглянула на сына, который
— Да, Люси? — пробормотала леди Аллейн.
— И это напомнило мне об этом ужасном несчастье, — продолжало трещать в трубке. — Просто кошмар! Вы же знаете, он должен был сегодня обедать у меня. Мне пришлось извиниться перед братом и отменить приглашения, потому что я никак не смогла бы свыкнуться с мыслью, что, если бы не Божий промысел, сейчас вместе с нами за столом сидел бы Банчи. Может, конечно, это и не Божий промысел, но, воистину, пути его неисповедимы; и когда я видела, как он спускался по лестнице, что-то напевая себе под нос, мне и в голову не могло прийти, что он идет навстречу своей смерти. И, конечно же, я никогда не прощу себе, что не предложила подвезти его до дому, как я вполне могла бы сделать, раз уж премьер-министр так неожиданно заболел.
— Люси, почему вы постоянно упоминаете премьер-министра? — спросила леди Аллейн. Зажав рукой микрофон, она сварливо сказала: — Но я хочу знать, Родерик!
— Ничего особенного, — сказал Аллейн, — просто Дэвидсон притворился — слушай же, дорогая, она как раз рассказывает об этом.
— …Я не могу описать вам свои муки, Элен, — тарахтело в трубке, — я действительно уже решила, что вот-вот упаду в обморок. Я чувствовала, что сэр Даниэль должен без промедления осмотреть меня, поэтому я велела шоферу глядеть в оба и не прозевать его, потому что, уверяю вас, мне было так плохо, что я уже была не в состоянии отличить одного мужчину от другого. А потом я увидела, как он вышел из дверей. «Сэр Даниэль! Сэр Даниэль!» Но он меня не слышал, и все было бы потеряно, если бы швейцар не заметил моего отчаяния и не привлек бы внимания сэра Даниэля. Он пересек улицу и подошел ко мне, и, откровенно признаюсь, что, как его давний пациент, я была очень разочарована, но, разумеется, когда в стране такое положение, мы должны идти на определенные жертвы. Он был крайне взволнован. У премьер-министра случился приступ какой-то ужасной болезни. Только, пожалуйста, Элен, никому не говорите об этом. Я знаю, что вы умеете хранить тайны, но если слухи об этом просочатся, сэр Даниэль будет сильно скомпрометирован. В создавшейся ситуации мне ничего не оставалось, как молчаливо нести свой крест, и лишь только после того, как он буквально убежал, мне пришло в голову, что следовало бы подвезти его на Даунинг-стрит. К тому времени, когда мой бестолковый шофер завел машину, конечно же, было уже поздно. Нет сомнений, что сэр Даниэль поймал первое же такси, и хотя я ему несколько раз звонила сегодня, чтобы очень тактично навести справки, мне все время отвечают, что он занят, так что я опасаюсь самого худшего.
— Совсем помешана, — сказала леди Аллейн сыну.
— …Не могу передать вам, Элен, как все это меня расстроило, но я знаю свой долг, и, вспомнив только что, что ваш мальчик служит констеблем, я сказала себе, что он обязательно должен узнать об этом поразительном человеке, который, я твердо уверена, и был убийцей. Какие еще могут здесь быть объяснения?
— Сэр Даниэль Дэвидсон! — воскликнула леди Аллейн.
— Господи помилуй, Элен, вы с ума сошли? Бога ради, попросите вашего сына, чтобы, во избежание ошибки, он сам зашел ко мне. Как это мог быть мой бедный сэр Даниэль, если в это время он уже был на полпути к Даунинг-стрит? Я думаю, что мое ужасное состояние было следствием полученного шока. Вы помните пьесу «Лицо в окне»? Я как раз о ней вспомнила. Честное слово, я закричала в полный голос — мой шофер может подтвердить. Белый расплющенный нос, вытаращенные глаза и усы — такие ужасные, словно мохнатое чудовище, прилипшее к оконному стеклу. Я сразу же схватилась за свой жемчуг и закричала: «Убирайтесь!» Мой безмозглый шофер так ничего и не заметил, а когда он решил выяснить, что случилось, тот человек исчез.
Аллейн поднес прямо к носу своей матери клочок бумаги, на котором было написано: «Спроси ее, кто это был».
— У вас есть какие-нибудь подозрения, кто бы это мог быть? — спросила леди Аллейн.
— У меня нет ни малейшего сомнения на этот счет, Элен, да и у вас не должно бы быть. Эти ужасные происшествия! Все газеты только о них и пишут! «Любопытный из Пекхама», только как он умудрялся каждую ночь добираться туда с Халкин-стрит…
У Аллейна вырвалось сдавленное восклицание.
— С Халкин-стрит? — повторила леди Аллейн.
— Не сомневаюсь, что он повредился умом из-за безобразного поведения своей жены. Он подозревал бедного Банчи. Мы обе с вами слышали, как он предложил ей проводить ее домой. Без сомнения, он разыскивал их. Конечно, присяжные будут просить о смягчении приговора или сочтут его виновным, но совершенно невменяемым, каков он и есть на самом деле.
— Но, Люси! Люси, послушайте! О ком вы говорите?
— Не прикидывайтесь дурой, Элен, о ком же еще, как не о генерале Холкат-Хэккете?
22. Ночной клуб
— Ну что ж, Родерик, — сказала леди Аллейн, когда ей наконец удалось отделаться от Люси Лорример, — может быть, ты и извлек из всего этого какую-то пользу, но мне кажется, что Люси окончательно спятила. Можешь ты хотя бы на минуту представить, что генерал Холкат-Хэккет и есть тот самый «любопытный из Пекхама»? Да и кто он такой, этот «любопытный из Пекхама»?
— Да так, один случай, который раздула пресса, но он, безусловно, не имеет никакого отношения к делу. Тем не менее похоже, что старик Холкат-Хэккет действительно расплющивал свой нос об оконное стекло машины Люси Лорример.
— Но Люси оставалась до самого конца, а я знаю, что он увез эту бедную девчушку домой вскоре после полуночи. И что, скажи на милость, делал бедолага на Белгрейв-сквер в половине четвертого ночи?
— Он сказал мне, что совершал моцион, — пробормотал Аллейн.
— Вздор. С какой стати человек, совершающий моцион в половине четвертого утра, станет заглядывать в окна машин, принадлежащих пожилым дамам? Вся эта история просто абсурдна.
— Она настолько абсурдна, что, боюсь, мне придется заняться ею. Мама, ты не хочешь сходить со мной в ночной клуб?
— Нет, спасибо, Рори.
— Я так и думал. Что ж, придется идти в «Матадор» одному. Полагаю, они открываются около одиннадцати.
— Никто не появляется там раньше полуночи, — заявила леди Аллейн.
— Откуда ты знаешь?
— Сара постоянно надоедает мне с просьбами отпустить ее в «Матадор». Она надеется уговорить какую-нибудь почтенную матрону сопровождать ее, но я сомневаюсь, чтобы пожилые леди были завсегдатаями этого клуба. Я не намерена разрешать ей посещать его.
— Это одно из тех мест, основными достопримечательностями которых являются крохотная танцплощадка, отменный оркестр и такая густая толпа посетителей, что ты проводишь ночь, танцуя щека к щеке с чужой партнершей. К тому же там царит полумрак, в котором самый невинный посетитель выглядит весьма подозрительно, а преступник имеет шанс остаться неузнанным.
— Похоже, ты прекрасно осведомлен о том, что там происходит, — сухо заметила его мать.
— Просто мы уже какое-то время наблюдаем за «Матадором». Его постигнет одна из трех участей. Он наскучит фешенебельной публике, и владельцы попытаются удержать ее тем, что снизят бдительность в отношении алкогольных напитков. Или он наскучит фешенебельной публике, его престиж начнет неумолимо падать, и основными посетителями станут люди не менее богатые, но не принадлежащие к избранному кругу. Или он наскучит фешенебельной публике и разорится. Нас интересует первый вариант, и они прекрасно знают об этом. Со мной в «Матадоре» чрезвычайно любезны.