Смерть президента
Шрифт:
Цернциц вошел первым и уже изнутри, из глубины еще одного помещения поманил Пыёлдина. И тому ничего не оставалось, как протиснуться в следующую комнату. Внутри было светло, хотя Пыёлдин не увидел ни окон, ни светильников, просто было светло. Но куда больше Пыёлдина потрясли стройные ряды стеллажей из хромированных уголков. Они шли от пола до потолка и вплотную были заставлены пачками долларов. Насколько успел разобраться Пыёлдин, за этой комнатой тянулись точно такие же, с такими же хромированными стеллажами, нагруженными долларами.
Цернциц, видимо, понял потрясение Пыёлдина и, сбросив на пол пачку долларов размером с книжную упаковку, устало сел на нее, жестом предложив Пыёлдину поступить точно так же. Усевшись на такую же пачку, Пыёлдин с ужасом осознал, что под его задницей находятся примерно двенадцать миллионов долларов — именно столько он потребовал недавно у Цернцица, преодолевая мистический ужас перед чудовищной суммой.
Некоторое время друзья сидели молча. Цернциц думал о своем, великодушно давая Пыёлдину возможность обвыкнуться в новой обстановке. Со стороны могло показаться, что два уставших грибника присели в лесу на пеньки и решили немного отдохнуть, прежде чем снова взять свои корзиночки и отправиться на поиски неуловимых белых, подосиновиков, подберезовиков…
— Что скажешь, Каша? — спросил наконец Цернциц.
— Что сказать, — подавленно произнес Пыёлдин. — Не знаю, что и сказать… Похоже, от голода ты не умрешь.
— Я умру от другого, — сказал Цернциц буднично и устало.
— От чего же ты собираешься помирать, Ванька?
— Хлопнет меня кто-нибудь по пьянке… Так мне кажется.
— Вряд ли, — с сомнением проговорил Пыёлдин. — Не думаю… Но о таких деньгах, Ванька, мы с тобой не мечтали.
— Почему? Я мечтал только о таких. Впрочем, нет, не мечтал… Слово какое-то глупое… Хотел! Да, таких денег я хотел всегда. Но скажу еще одно… Это уже не деньги.
— Что же это, по-твоему?!
— Деньги, Каша, это сотня в кармане, ну, тысяча, две тысячи… А дальше начинается что-то другое, страшноватое… Я говорил о превращениях, которые случаются с людьми, попавшими в денежное силовое поле… Нет, это не деньги, это… Это, Каша, бомба, которая может взорвать не только отдельного человека, но и страну, планету… Человек, владеющий такой кучей денег… перед чем-нибудь остановится? Его самого что-нибудь остановит?
— Как же ты уберегся в этом силовом поле? — спросил Пыёлдин подозрительно — не дурит ли его старый подельник.
— А почему ты решил, что я уберегся? — горько усмехнулся Цернциц. — И со мною происходят разные вещи, я тоже превращаюсь…
— В кого?!
— Не знаю… Я все время превращаюсь, не останавливаюсь…
— И ты уже не тот Ванька, с которым мы когда-то шастали по чужим огородам? Ничего в тебе от того Ваньки не осталось?
— Наверно, все-таки что-то осталось, — неуверенно проговорил Цернциц, и впервые Пыёлдин увидел в его глазах растерянность.
— А помнишь то утро, когда мы сидели на железнодорожной насыпи где-то возле города Днепропетровска, а мимо нас проносились поезда с углем, с рудой, с металлом… Помнишь? И было у нас тогда на двоих одно вареное яйцо далеко не первой свежести… Помнишь, где мы взяли это яйцо?
— В станционном буфете сперли! — воскликнул Цернциц с просветленной улыбкой.
— Точно! Ну, у тебя, Ванька, и память!
— Помню… — проговорил Цернциц со слезами на глазах. — И цвели одуванчики, за лесополосой урчал трактор, у хаты дико орал петух… Как он орал, как орал… У меня до сих пор в ушах ломит! И страшно хотелось жрать, как же мне тогда хотелось жрать! Не было желания сильнее.
— Было, — обронил Пыёлдин. — Спать хотелось. А девочку помнишь?
— Какую? — Цернциц поднял голову. — Какую девочку?
— Она шла по тропинке справа… Вдоль насыпи, справа от нас, в синем платье…
— Нет! — вдруг вскрикнул, как от боли, Цернциц. — Нет, Каша! Она шла слева! Слева, Каша! Вспомни! — Цернциц смотрел с такой мукой, будто и в самом деле имело значение — шла девочка справа или слева.
— Да, вроде слева, — согласился Пыёлдин.
— Вот-вот! — обрадовался Цернциц. — И ты спросил у нее… Ты спросил… Девочка, хочешь, я дам тебе половинку яйца… И она подошла… Босая, замызганная какая-то, она была еще более замызганная, чем мы с тобой… Хотя жила, наверно, в той хате, где петух орал…
— Жила, — проговорил Пыёлдин каким-то смазанным голосом. — Жила… За посадкой, наверное… Там петух… Понял, там петух орал…
Цернциц удивленно посмотрел на Пыёлдина — тот рыдал навзрыд, грязным кулаком размазывая по щекам слезы.
— Каша, — вымолвил он потрясенно. — Каша…
— На ней было платье… С синими цветочками… И бусы…
— Каша, — шептал Цернциц, сам готовый расплакаться.
Некоторое время Пыёлдин не мог произнести ни слова. Он мычал, тряс головой, тер лицо кулаками, пытался что-то сказать, попросить о чем-то…
— Говори, — наконец выдавил из себя Пыёлдин.
— Хорошо, — кивнул Цернциц. — Сейчас… Мы тогда дали ей по четвертушке. И у нее получилась половинка яйца. Она съела, улыбнулась и пошла по дорожке… И скрылась за поворотом…
Пыёлдин продолжал мычать, но наконец смог взять себя в руки.
— Иван… Иван… ты не поверишь… Она все время рядом… Со мной рядом… Как заболею, как подскочит температура, она тут же и приходит… Или когда посадят… В первую же ночь приходит и рядом с нарами стоит…
— Снится? — спросил Цернциц.
— Нет, — Пыёлдин потряс головой. — Так приходит…
— Живьем?!
— Да… Понимаешь, придет и стоит… когда температура под сорок, когда на нарах первую ночь… И это… Смотрит.
— И что? Говорит что-нибудь?! Каша, у тебя же спрашиваю! — кричал Цернциц со странной настойчивостью. — Говорит что-нибудь, когда приходит?
— Нет… Смотрит и молчит. И перед этим моим побегом приходила… В последнюю ночь. Босая, в рваном платье… Платье у нее было в цветочек…