Смерть ради смерти
Шрифт:
Она вообще была непонятной Вадику и оттого загадочной, как заколдованная принцесса, превращенная злой колдуньей в нервную сумасбродную истеричку. Однажды Вадик проснулся среди ночи и услышал доносящиеся из ванной отчаянные рыдания. Он испуганно побежал в комнату к родителям. Отец лежал в постели и курил, не зажигая света.
– Папа, что случилось? – спросил мальчик.
– Ничего, сынок, все в порядке, – спокойно ответил отец, будто ничего особенного не произошло.
– Почему мама плачет? Вы что, поссорились?
– Нет, сынок, что ты. Ты же знаешь, мы с мамой никогда не ссоримся. Просто ей стало грустно,
Отец сказал правду, они с матерью действительно никогда не ссорились. В реальной жизни все происходило так: мать закатывала истеричные сцены, явно провоцируя отца на ответные выпады, из которых можно было бы раздуть скандал и уж тут-то дать себе волю, покричать, поплакать, даже, если повезет, разбить пару-тройку тарелок, выпустить пар, сбросить напряжение. Но отец ни разу, сколько Вадим себя помнил, не поддался на провокацию. Это выводило мать из себя, но, как ни странно, сама она этого не понимала. Ситуация разыгрывалась каждый раз по одному и тому же классическому сценарию.
– Я сойду с ума, – заявляла мама, врываясь домой, швыряя на пол сумку и плюхаясь на диван прямо в пальто. – Я больше не в состоянии это терпеть. Они хотят сжить меня со свету за эту рецензию. Все считают Лебедева светилом и королем сцены, в рот ему смотрят, задницу лизать готовы, а я, видите ли, посмела написать, что мизансцена во втором акте «Мещан» выстроена неудачно. Нет, я ничего не говорю, Лебедев – великий режиссер, но это не означает, что у него не может быть промахов и ошибок. А я на то и критик, чтобы их замечать. Но слышал бы ты, как на меня сегодня орал заведующий редакцией! Просто смешал меня с грязью. Жить не хочется.
На этом месте мама обычно переводила дух и оглядывалась по сторонам. И как в любом нормальном доме, если только в нем не живет сумасшедшая чистюля, на глаза ей попадался какой-нибудь «непорядок». Иногда это бывало что-то «серьезное», вроде пыли на полированной поверхности мебели, а иногда мелочь какая-нибудь, наподобие взятой с полки и брошенной на диване книги. Масштаб «непорядка» роли не играл, ибо важен был повод, изначальный толчок для перевода злости с отсутствующего в данном месте завредакцией на имеющийся в наличии контингент.
– Господи! – принималась она стонать. – Я столько нервов трачу на этой проклятой работе и в результате даже дома не могу расслабиться. Я вынуждена хватать тряпку и начинать убирать за вами. Двое взрослых мужиков – и не можете поддерживать элементарный порядок. Ну почему все должна делать я, почему вы всю домашнюю работу спихнули на меня, я и обед, я и стирка, я и уборка, и, между прочим, я еще и деньги вам зарабатывай.
– Успокойся, милая, – обычно отвечал отец, – ложись отдыхай, ты устала, сейчас мы с Вадиком все уберем, все приведем в порядок, не сердись.
Вадик всегда удивлялся, почему отец не закричит на маму, не скажет ей, что, между прочим, тоже работает, и не меньше ее, и денег зарабатывает гораздо больше, а в квартире достаточно чисто, потому что они не далее как вчера все пропылесосили.
Мать заводилась все больше, предъявляя мужу и сыну все новые претензии. Убедившись в бесплодности своих попыток вызвать ответную реакцию, начинала рыдать, потом уходила на кухню, закрывала за собой дверь и ни в какие разговоры не вступала. Через какое-то время она снова становилась веселой и ласковой, словно ничего и не произошло.
– Папа, почему ты не скажешь маме, что ты тоже работаешь и тоже приносишь зарплату? – спрашивал мальчик.
– Потому, сынок, что это бессмысленно и никому не нужно, – туманно объяснял отец. – Ты же не думаешь, что мама не знает об этом, правда? Конечно же, она прекрасно знает, что я работаю, что работа у меня тяжелая и опасная, поэтому и зарплата у меня большая.
– Тогда почему она тебя упрекает? Она же все знает, – недоумевал Вадик.
– Это сложно объяснить, но я постараюсь, ведь ты уже достаточно взрослый, чтобы понять. Она не меня упрекает, сынок, она злится на своего начальника и на своих врагов, но, поскольку она их боится и не может на них кричать, она кричит на нас с тобой. Это потому, что она нас с тобой любит, нам она доверяет и нас не боится. А своим врагам она не доверяет, она их побаивается, поэтому не может открыто показывать им свою злость. Понимаешь?
– Выходит, она устраивает сцены потому, что любит нас?
– Конечно.
– А почему тогда ты никогда на меня не кричишь? Ты меня не любишь?
– Ох, сынок, да что ты такое говоришь! – улыбался отец. – Ты – мой самый любимый человек на свете. Но я – мужчина, а мама – женщина. Женщины не такие, как мужчины, они устроены совсем по-другому, они и мыслят по-другому, и чувствуют. Никогда не пытайся понять женщин, сынок, это занятие бесполезное. Нам, мужчинам, понять их не дано. К ним надо просто приспособиться, вот как я к маме.
Годам к пятнадцати у Вадика Бойцова сложилось твердое убеждение, что отец был прав. Женщины устроены не так, как мужчины, и относится это не только к области физиологии. С ними невозможно иметь дело, потому что они непредсказуемы, непрогнозируемы, алогичны, они постоянно нарушают правила игры, причем как раз те правила, которые сами же и устанавливают. Говорят: «Не забудь, ровно в восемь», – и не приходят вообще или опаздывают часа на два. Говорят, что хотят пойти в кино на фильм с Аленом Делоном, а когда им приносишь билеты, швыряют их тебе в лицо и фыркают: «Да сто лет мне нужен этот старый педераст!» Никогда не дают списывать у себя, но постоянно ноют, что не могут решить задачку, и просят помочь (подразумевается, дать списать).
Вадик пришел к выводу, что нужно стараться не иметь дела с женщинами. За исключением одного, но необходимого момента. Он долго не мог для себя решить, как сочетать нежелание связываться с дамами и желание близости с ними. Пока он мучительно продумывал собственную схему жизнеустройства, все решилось само собой.
Вадик был красивым парнем. Даже очень красивым. Природа, словно в насмешку, наградила его умением смотреть так ласково и проникновенно, что девицы теряли голову от одного его взгляда. Точно так же ласково и проникновенно умел он и прикасаться к женским рукам, волосам, плечам. Сам того не желая, он сводил их с ума. А уж если добавить к этому ясные глаза, красиво очерченные скулы, прямые брови и подбородок с ямочкой, то картина получалась весьма впечатляющей. На семнадцатилетнего десятиклассника Бойцова положила глаз старшая сестра его соученика, которой было в ту пору аж двадцать три года. Недостатка в партнерах у нее, судя по всему, никогда не было, но она захотела Вадика. И она его получила.