Смерть сказала: может быть
Шрифт:
– Я покончу с собой.
Прошла еще секунда – нескончаемо долгая.
– Куда спешить? – сказал Флешель так, будто тщательно взвесил все «за» и «против».
«Да он круглый дурак», – подумал Лоб.
– У меня вышли деньги, – сообщил голос. – Пустой кошелек. Мне не на что надеяться.
Флешель прикрыл глаза. Он дал восстановиться тишине, и Лоб понял, что в этом и состоит его тактика: сдержать противника, поймать врасплох и привести в замешательство. «Было бы проще простого предложить ей деньги, – подумал Лоб. – У меня они есть. Я дам ему столько, сколько он пожелает,
– Сколько вам лет? – спросил Флешель.
– Двадцать три года.
– И вам давно уже хочется умереть?
На другом конце провода дыхание замерло. Вопрос попал в точку. Потом до Лоба донесся глубокий вздох. Он вытер влажную ладонь о брюки.
– Давно, – ответил голос.
– С каких же это пор?
Ответ последовал сразу, как крик души.
– Когда я была еще девочкой. Незнакомка пошевелилась. Тяжелый предмет свалился на ковер или палас. Пепельница? Книга? Оружие?
– Моя жизнь никого не интересует! – вскричал голос. – Никого!
– Интересует. Меня, – возразил Флешель.
– Кто вы такой?
– Старый человек, – сгорбившись, ответил Флешель, – глубокий старик. Я вам в дедушки гожусь.
Дыхание участилось. Лоб ощутил в своем горле комок, но рыдание донеслось из трубки; неизвестная оборвала связь, и Флешель, отставив телефон, взглянул на Лоба.
– Вы думаете, что… – начал Лоб.
– Нет, – ответил Флешель, – еще нет. Но нам придется тяжко.
Лоб повесил отводную трубку на крючок. Руки тряслись. Ноги дрожали.
– Это ужасно, – выдохнул он.
– Ужаснее, чем вы можете себе вообразить, господин Лоб. Ведь она и вправду хочет покончить с жизнью.
– И что?
– А то, что нужно ждать. Флешель извлек из кармана трубку.
Глава 2
Лоб ослабил галстук. Безукоризненная аккуратность, которой он неукоснительно придерживался, старания противопоставить другим свой безупречный вид, постепенно укоренившаяся в нем привычка, порою даже болезненная, беспрестанно смотреть на себя как бы со стороны – все это разом пошло прахом.
– Нужно постараться определить, откуда звонят, – предложил он.
– Только не через телефонную станцию, – предупредил Флешель. – И потом, даже если мы, допустим, и узнаем адрес… Я приезжаю. Выясняю номер комнаты. Меня спрашивают, почему я, собственно, интересуюсь. Я отвечаю, что речь идет о попытке самоубийства. Можете себе представить, какую реакцию это вызовет? Дежурный меня сопровождает в номер. Стучит, а за дверью разъяренный голос посылает нас ко всем чертям… На кого я буду похож? Три-четыре подобных опыта – и нам в официальном порядке запретят являться в отели. Это ясно как Божий день.
– Ну а если за дверью никто не шелохнется? – возразил Лоб.
– Тогда мне заметят, что прислуга еще спит, и попросят спуститься, чтобы не тревожить постояльцев.
– Вы можете сослаться на звонки.
– Где взять доказательства, что мне звонили? И потом: не забывайте, что Ницца – город туристов, а люди, которые находятся в городе проездом, нередко ведут себя странно. Я погублю наше дело, навлекая на него слишком много нареканий.
– К все-таки нужно что-то предпринять! – отчаявшись, вскричал Лоб.
– Согласен, – сказал Флешель. – Ждать!
Лоб чуть не вспылил. Ничего, он отыграется в отчете! Сделает упор на бессилии этих служб, скудости их материальных средств, безразличии городских властей. Прежде всего следует покончить с этой жалкой кустарщиной. Один номер телефона при том, что взывать о помощи могут несколько отчаявшихся одновременно… Он повернулся к Флешелю.
– А что, если вам сейчас кто-нибудь позвонит и займет ваш номер на час? Что станет с этой девушкой?
Флешель метнул на Лоба такой острый взгляд из-под мохнатых бровей, что заставил его почувствовать себя неловко.
– Не бойтесь, мы ее не потеряем.
– Тем не менее… вообразите себе…
– Я лишен воображения…
– Будь у вас три-четыре телефонных номера…
– И мы превратились бы в контору по внешнеторговым связям.
Лоб предпочел выйти на улицу. То был час, когда предутренняя свежесть уже возвещала об окончании ночи. Перед полицейским участком потягивался со сна инспектор в рубашке с закатанными рукавами. С соседнего цветочного рынка доносился слабый аромат, напоминающий запах парикмахерской. «Собственно говоря, – подумал Лоб, – какое мне дело до этой девушки?» Алкоголики, наркоманы, люди, склонные к самоубийству, – все, кого он относил к «группе риска», – внушали ему какое-то отвращение. Они были грязные. Вульгарные. Лоб терпеть не мог с ними сталкиваться. Он тщательно привел в порядок галстук, приглаживая волосы, провел ладонями по вискам и, успокоившись, вернулся в дежурное помещение. Флешель пил вторую чашку кофе.
– Не беспокойтесь, господин Лоб. Она перезвонит… Теперь я в ней разобрался. В прошлом году я имел дело с девчушкой… семнадцати лет… Так вот она держала нас в напряжении три дня кряду… Три дня!
– И вам удалось ее спасти?
– Разумеется! Ее отец, видите ли, женился вторично. Она ревновала.
– И только поэтому?..
– Представьте, да. Только поэтому из-за какого пустяка!
Лоб снял с крючка куртку, по привычке проверил, все ли на месте: носовой платок – в правом кармане, сигареты и зажигалка – в левом, бумажник, расческа в футляре… Самое время распрощаться. Ночь миновала. Он увидел все, что хотел. Тогда почему он мешкает?
Привыкший за собой наблюдать, запрещать себе какие-либо увертки, строго следовать своим принципам, Лоб вынужден был себе признаться, что оставался из интереса к Флешелю, желая посмотреть, выпутается ли тот из создавшейся ситуации. Ему не нравился непререкаемый тон Флешеля. Сам он, возникни у него желание покончить с собой, предпочел бы идти до конца без всяких проволочек, без этих жалких доверительных признаний, этой манеры выворачивать наизнанку перед кем-либо душу! По счастью, мысль о самоубийстве ему никогда не придет в голову. О том, чтобы оставить после себя окровавленный труп, нечего и думать! Женщины, да. Такие толстяки, как Флешель, да. Они слишком эмоциональны и полнокровны!