Смерть титана. В.И. Ленин
Шрифт:
В вопросе о равноправии языков впервые появился раскол. Кроме бундистов, рабочедельцев и «болота» — делегатов колеблющихся, еще вырабатывающих свое отношение к действительности и революционной борьбе, к ее теории и практике, — за «свободу языков» проголосовали и некоторые из искровцев. Это был момент, когда искровцы, действовавшие перед этим как «компактное большинство», начали расслаиваться. С этого времени начинается исторический поворот Мартова.
Общее впечатление от съезда стало получаться такое, что у нас ведется борьба с подсиживанием. Мы, твердые искровцы, были поставлены перед невозможностью работать. Вывод являлся такой: «Упаси нас, Господи, от таких друзей»,
Второй узел съездовских проблем — голосование по первому пункту устава. Об этом уже достаточно было сказано мною выше. Я здесь добавлю только следующее. После того как первый параграф устава был испорчен, мы должны были связать разбитую посудину как можно туже, двойным узлом. Бунд и «Рабочее дело» все еще сидели и своими голосами решали судьбу съезда, судьбу первоначального искровского направления. Мартов и его компания победили большинство искряков при благородном содействии Бунда и «Рабочего дела». И тем не менее, несмотря на эту порчу устава, весь устав в целом был принят всеми искряками и всем съездом.
О «двойном узле».
Проект программы партии, как я уже сказал, был опубликован в «Искре» задолго до съезда. Поэтому делегаты могли этот проект изучить, узнать мнение организации, пославшей своего представителя на съезд. Здесь все было очевидным и проработанным. И это было довольно быстро и согласованно принято. Другое дело — организационные и тактические вопросы. Видимо, судьба распорядилась так, что во мне соединилось теоретическое и практическое, организационное начало. Мы, твердые искровцы, брали реванш во время выборов в руководящие органы.
На 25-м заседании — это уже в Лондоне — выплывает вопрос о Совете партии. В зале заседаний атмосфера сгущается, становится напряженней, чем она была при обсуждении первого параграфа. За сравнительно спокойными дебатами о Совете чувствуется глухая борьба, происходящая за кулисами. Низкая зала, скупой желто-серый лондонский свет, какая-то суровая тень на всех лицах. Чувствую, как внутри у меня все напрягается, при голосовании я торопливо-нервно и слишком высоко поднимаю руку, как бы командуя своим сторонникам: «Голосуйте!»
Работают правила игры, предложенные Мартовым и его сторонниками. Ранее съезд отказался признать Бунд единственным представителем еврейского пролетариата в партии, и нервные бундисты ушли, заявив о своем выходе из партии. У мартовцев стало меньше на пять их верных союзников. (А когда «Заграничная лига русской революционной социал-демократии» была признана единственной партийной организацией за границей, пришлось уходить и рабочедельцам. Опять недочет двух голосов мартовских сторонников. Но это чуть позже.) Получилось, что весь съезд располагает 44 решающими голосами. У последовательных искряков — 24 голоса. Соотношение потом так и не менялось: 24 против 20 голосов коалиции мартовцев с южнорабочинцами и «болотом». Но эти подсчеты имели такое огромное значение для меня и для партии, иначе бы они не засели в памяти. Сейчас они выглядят избыточной подробностью.
Скандал, спровоцированный Мартовым, — вопрос об утверждении старой редакции.
За несколько недель до съезда я сказал Потресову и Мартову, что потребую на съезде выбора редакции. Было произнесено слово «тройка». Тогда Потресов прямо даже сказал, что если тройка, значит, Плеханов, Мартов и Ленин. Это было очевидно. Старая шестерка была настолько недееспособна, что ни разу в полном составе за три года работы не собралась. Скажу даже больше, ни один из 45 номеров «Искры» того периода не был в редакционно-техническом смысле составлен кем-либо, кроме Мартова или Ленина. Засулич и Потресов ограничивались сотрудничеством и советами, никогда не делая чисто редакторской работы. И ни разу не возбуждался крупный теоретический вопрос никем, кроме как Плехановым. Но при новом раскладе сил такая тройка Мартова уже не устраивала. Он возбудил вопрос об утверждении старой редакции. Это было нелепым провоцированием на скандал. Некто из мартовцев держал такую жалобную речь, что один делегат закричал после нее секретарю: «Вместо точки поставь в протокол слезу!».
Выборы — это выборы, так выбрали делегаты, и, значит, никаких обид. А вот неутверждение или утверждение — это уже нечто другое. Сколько отсюда обид, и недовольств, и будущих распрей.
Съезд закончился, если называть вещи своими именами, моей победой. Но радости это не принесло. Собирались мы не ради раскола, а ради объединения. Но объединяться не стоило по принципу людей, каждый вечер собирающихся в одной пивной. Были другие принципы, которые нас позвали заниматься установлением справедливости. Эти принципы видели мы по-разному. Я видел еще и амбиции, и соперничество. Но дело было сделано.
На другой день я повез людей, принадлежащих съездовскому большинству, на могилу Маркса. С нами тогда еще был Плеханов. Я отлично знал туда дорогу, потому что раньше мы жили с Надеждой Константиновной приблизительно в этом же районе. После долгого пути без всяких расспросов, через лабиринт улиц, пересадки с автобуса на трамвай, мы все приехали на Хайгетское кладбище. Эта была неухоженная могила, путь к которой был неизвестен и кладбищенским сторожам. «Мы знаем расположение только могил известных людей, которые часто посещаются, а могилу Маркса никто не посещает и никто о ней не справляется». Я-то уже знал, где находится эта могила, потому что не так давно наводил справку о ней в конторе кладбища. Старая мраморная плита, под которой прах самого Маркса, Женни Маркс, его верной жены, прошедшей с ним весь путь, — наличие верной подруги, думаю, одно из условий значительной жизни, — под этой же плитой малолетний внук Маркса и Елена Демут, служанка и друг семьи. Сложные отношения объединяли всех их.
Я пересчитал горсточку людей, столпившихся у знаменитой могилы никому не известного экономиста Маркса. По законам этого экономиста живет и будет жить мир. Восемнадцать человек. Многим из них предстояло вернуться в Россию на нелегальную работу.
Глава десятая
Бальзамировщики.
Несколько детективных сюжетов из тайной кремлевской истории
Кому принадлежала идея положить забальзамированное тело Ленина в Мавзолей? Еще до смерти Ленина Сталин собирал своих соратников, размышляя о том, как с выгодой для строя и сегодняшнего момента использовать кончину вождя. Он понимал, как и все, впрочем, что Ленин был краеугольным камнем новой эпохи, его жизнь и его деятельность — точкой отсчета нового времени. Никакого существенного значения не имело, что дальше станется с этой властью. Поскольку Сталин полагал, что власть будет вечна, по крайней мере до тех пор, пока будет жить он сам. Время в этом мире теперь будет считаться «до Октябрьской революции» и «после Октябрьской революции», как считалось раньше «от Рождества Христова» и «до рождения Христа». Разве Ленин был расторжим с Октябрем?