Смерть титана. В.И. Ленин
Шрифт:
В Сенатской башне продолжались работы.
Но Збарский не был бы Збарским, талантливейшим организатором, привыкшим преодолевать все трудности и приникать к любому выгодному сотрудничеству, если бы у него не был готов новый план, прекрасно, но на другом уровне дополнявший первый. Заход с фланга. Воробьев, конечно, гениальный специалист, но ничего не смыслит в жизни. Он и не представляет, что может дать и какие привилегии открывает участие в работе. Ведь дело не может закончиться — если оно, конечно, успешно пройдет — так сказать, торжественным завершением, победным финишем, после которого только сладкие лавры. Збарский, как никто, отчетливо понимает, что всю эту сложнейшую биологическую конструкцию, находящуюся в неустойчивом равновесии, придется поддерживать все оставшееся время, наблюдать и контролировать. Контролировать и наблюдать. Будет
Потом, как у химика, у него, Збарского, есть тоже свои собственные представления о научной правде. Идея Красина при современном состоянии техники не вполне осуществима и уж во всяком случае не этична. Вождь не пельмень. Надо идти проторенными путями. И надо брать инициативу в собственные руки. Прекрасно, что в надежде на поддержку Красин пригласил его, Збарского, на совещание, Воробьев в свою очередь сумел как консультант показать ему состояние «объекта» уже в первые дни по приезде. Картина вполне ясна. Надо потрудиться, и они будут почти первыми. После, конечно, египтян. Дело может двигаться, если лидером, ходатаем и полномочным представителем станет он, Збарский. Воробьев будет заниматься конкретным делом, в которое надо добавить чуть-чуть интриги.
В тот вечер, накануне отъезда, Збарский уговаривает Воробьева задним числом написать письмо… ему. Демагогический поворот, достойный мадридского двора. Личное письмо о немыслимой советской волоките с бальзамированием тела Ленина. Какая гениальная идея! Збарский создал грандиозный «информационный повод», позволивший ему и воспользоваться своими связями, и по привычке опытных администраторов идти на самый верх. Но главное, этот изящный информационный повод позволял входить в любые инстанции уже двум «лицам»: ходатаю Воробьева — Борису Збарскому и письму Воробьева, возникала возможность говорить, по словам самого же Збарского, «от нашего общего имени».
Вечером Збарский диктует отчаянно рефлектирующему Воробьеву это письмо строку за строкой. Скрипит, разбрызгивая чернила, перо. Это якобы личное письмо рассчитано только на холодное бюрократическое чтение со стороны. Збарский здесь ведет огонь сразу по двум целям:
а) Красин с его идеей замораживания и
б) метод, близкий к методу Воробьева, но не воробьевский.
Письмо начинается с даты, предшествующей истинной. Маленькая игра с календарем.
«Москва, 11 марта. Дорогой Борис Ильич! Теперь я уезжаю с убеждением — волынка будет тянуться дальше, решительных мер принято не будет и все дело скоро окончится, лицо уже теперь землистое, скоро почернеет, а там все высохнет, так что показывать покойного публике будет невозможно. Если будете в комиссии, продолжайте настаивать на методе обработки жидкостями. Кстати сказать, против замораживания все члены комиссии».
Вот тебе, Красин, и Юрьев день.
На всякий случай — хороший хозяин никогда не держит все яйца в одной корзине — дабы не отрезать себе всех путей и пока успокоить возможного конкурента, Збарский убеждает Воробьева написать еще письмо и Красину. Збарский не только представляет работу государственного аппарата, но еще знает и психологию совчиновника. Впрочем, чиновник одинаков во все времена. В этом письме тон другой, а самое главное, Воробьев демонстративно не противопоставляет один метод другому: «При всех условиях, даже при последующем замораживании необходимо погружение тела в жидкость для пропитывания, так как это единственный способ, в комбинации с инъекциями и другими манипуляциями, который остановит процесс».
Итак, Красин — еще переполненный поезд не дошел до Харькова — читает письмо Воробьева, которое Збарский немедленно скидывает ему в секретариат. Письмо Красина удовлетворяет. «Наша берет», — наивно думает нарком. Грузный ворчливый патологоанатом, который на совещаниях никогда ни с кем до конца не соглашался, все-таки принимает его, Красина, идею. Вежливый человек, свое согласие подтверждает документом.
Может ли Красин откуда-нибудь получить удар? Его проект на полных парах, хотя и с опозданиями, движется к решающему этапу. Сам Красин находится в возбужденном состоянии, как игрок, поставивший на кон и теперь ждущий, пока раздадут карты. Тем более, что он знает: 14 марта произойдет заседание исполнительной тройки, той самой, которая должна была рассматривать «наиболее важные проблемы, требующие срочного разрешения», и в которую, кроме него самого, входят еще Бонч-Бруевич и Молотов. «Эх, тройка, птица-тройка!» Эта тройка, скорее всего, примет его предложение и инженерные решения. Здесь «все схвачено». Красин уже подготовил формулировку этого решения: «1. Приступить немедленно к детальной разработке и осуществлению сохранения тела В. И. Ленина при низких температурах. 2. Утвердить проект стеклянного саркофага, представленный архитектором Мельниковым». В этом смысле письмо Воробьева пришло очень вовремя. Это добавочный козырь! Красин постарается, чтобы тройка получила копию письма Воробьева.
Между тем параллельно развиваются другие события. Збарский уже утром 14 марта, в субботу, прорывается в кремлевскую квартиру страдающего простудной ангиной Дзержинского. «Мы кузнецы, и дух наш молод!». Збарский знает, что все вопросы лучше всего решать на самом высоком уровне. Он также, видимо, чувствует, что самому верхнему «хозяину» не так-то уж понравится идея какого-то механического воздействия на тело. Уж какая здесь святость, если из-за стен Сенатской башни все время будут попыхивать механизмы. В своих семинариях верхний «хозяин» проходил другое. Более благостное: святость в христианской религии подтверждается нетленными мощами.
Надо сказать, что связи у Збарского, этого сравнительно молодого человека, огромные. Свидание инженера-химика с главой правительства организовал не кто иной, как председатель ВСНХ РСФСР П. А. Богданов. Он почти ровесник Збарского, они знакомы по институту, и тот вхож к нему домой.
Один начальник республиканского уровня звонит другому начальнику — уровня всесоюзного. Произносятся заветные слова о тайных государственных интересах, которые звучат так же опасно, как в эпоху Ивана Грозного звучал клич «Слово и дело!». Телефонный перезвон между начальниками происходит в пятницу, а свидание назначено уже на субботу. Да, ничего не забывающий Дзержинский помнит сравнительно молодого ученого, присутствовавшего на совещании в Кремле 4 марта. Эдакий спокойный и уверенный в себе товарищ. В случае дела государственной важности он готов, несмотря на болезнь, принять его завтра у себя дома. Да, он хворает и на работу завтра не пойдет. Это вполне удобно, а ради результата Дзержинский готов на все.
В 1924 году в Кремль уже не так легко было пройти. Пропуска, часовые, комендатура, проверка документов. Всякие документы — пропуска, мандаты — власть любила. И все-таки тогда еще можно было запросто прийти по делам к государственному лицу домой.
Все перипетии этой истории известны. Победителей не судят, и в свое время победители кое-что понаписали и понаговорили. Надо отдать должное, без этой авантюры Збарского, без его удивительного напора скорее всего мы бы не имели Мавзолея, а тело Ленина было бы захоронено. Отдадим должное Збарскому и в том, что позже, когда шла работа по бальзамированию, он не только обеспечивал все дело своей неиссякаемой энергией, но и в лабораториях Института химии с большой оперативностью провел необходимые анализы и проделал определенные опыты. Но думается, он все время отчетливо понимал: такого случая больше не предвидится. Как XVIII век русской истории любил слово «случай»! Случай и в XX веке надо взнуздать, и погнали, погнали. Человек этот был поразительной смелости и риска. В уже упомянутом XVIII веке ему бы не миновать славы Калиостро.
Збарский, входя в Кремль, отчетливо представлял себе, что шел он не только к руководителю правительства, но и к главе бывшей Чрезвычайки. Ее руководитель, по слухам, не имел жалости и был дьявольски проницателен. Ах, как хотелось узнать, что делается в голове бывшего политкаторжанина, нажившего себе в ссылках туберкулез! В первую очередь хотелось узнать святая святых правительственных планов: они все же решили похоронить тело Ленина или еще надеются на благоприятный исход со своими морозильными камерами? От этого зависел ход беседы.