Смерть транзитного пассажира

Высоцкий Сергей Александрович

— Своя дорога у гостя, не неволь.

Буров увидел, что в глазах у него уже не было ненависти, только презрение.

Буров понял, что он вычеркнут здесь из списков живых. Вычеркнут из сердца. Что он не нужен никому и никогда не будет нужен. А они ему нужны. Он вдруг понял это. Они ему необходимы. Он столько времени жил без них. А прожить всю жизнь не сможет. Без живых или мертвых, без памяти о них он не сможет. Человек не может без прошлого… Это тень, а не человек. Это противоестественно — без прошлого. Без роду, без племени…

Буров

медленно шел по дороге, не глядя под ноги, ступал машинально, не сознавая, куда и зачем он идет. Ему вдруг представилось, что он долгие годы играл в какой-то большой пьесе среди ярких, красивых декораций, в толпе актеров и статистов. Но вот спектакль кончился. Рабочие сцены унесли бутафорию, костюмеры забрали его костюм. Разошлись актеры. И только он один остался на большой сцене, совсем голый и незащищенный. Один, которому некуда было идти. Человек, отказавшийся от своего прошлого и потерявший будущее.

— Эй, дядя! — вдруг крикнули у Бурова прямо над ухом. — Ты что ходишь, будто неприкаянный?

Буров вздрогнул. Две молодые женщины подхватили его под руки и улыбались, глядя на его испуганное лицо. Они были нарядно одеты, с разрумяненными лицами. Чувствовалось, что женщины где-то гуляли и только что выскочили из-за стола.

— С похмелья, что ли? — смеясь, спросила одна, заглядывая Бурову в глаза и слегка прижимаясь к нему. Глаза у нее были черные, быстрые, чуточку плутоватые. — Пойдем опохмеляться. Мы тебя, дядя, быстро вылечим. Гляди, Верка, у нас на свадьбе мужиков не хватает, а по улице вон какие гладенькие женишки выгуливаются!

Верка засмеялась громко.

— Пойдем, миленький, на свадьбе попляшем, — потянула она Бурова за рукав.

Они стояли напротив красивого, из белого кирпича сложенного дома. Из открытых окон неслась веселая музыка, нестройный гул голосов. Калитка в сад была распахнута.

— Нет, что вы, девушки, я не могу… — Буров попытался высвободиться, но женщины держали его крепко. — Мне уезжать нужно. И притом срочно.

— Не выйдет, — с пьяным упрямством сказала Вера. — Нам танцевать не с кем, а вы тут без дела разгуливаете. Да если хотите знать, сейчас вы и не уедете никуда! Хоть лопните. По расписанию ни одного автобуса нет. Вы небось дачу ищете? Так мы вам такую найдем, что закачаетесь! И хозяйка молодая, одинокая.

Они снова захохотали и потащили Бурова к калитке.

— Девушки, да ведь я серьезно не могу, — упрямился Буров. — И танцевать я не умею. Как же так можно, взять и вести человека насильно? Я же все равно буду вынужден уйти!

Но женщины только смеялись и тащили Бурова к крыльцу.

— Да не укусим мы тебя… Выпьешь стопочку, посидишь рядком. И на автобус проводим…

Буров почувствовал, что ему сейчас не вырваться. «Ну и попался, — думал он. — Сейчас пить заставят. Выпью рюмку, извинюсь и уйду. Скорее, скорее. Прочь… Только бы никто не узнал. Да они там все пьяные…»

Дверь из сеней в комнату была открыта. Буров остановился.

— Передохнуть хоть дайте, — сказал подругам. А сам с тревогой посмотрел в комнату.

За огромным столом сидели гости — в основном все молодежь. Чувствовалось, что сидят уже давно, некоторые стулья были пусты.

— Женишка поймали! — крикнула Вера, когда они вошли в комнату. — Чарочку товарищу дачнику!

В комнате поднялся галдеж.

— Штрафной ему, штрафной!

— За вновь прибывших! — провозгласил кто-то.

Высокий краснолицый парень подскочил к Бурову со

стаканом и с большим графином э руках. Буров не разглядел жениха. Невеста приковала все его внимание. Было ей года двадцать два, не больше. Тоненькая, нежная, она приветливо смотрела на Бурова большими улыбчивыми глазами. Фата лежала на красиво уложенных русых волосах. Лоб у нее был большой, чистый, совсем не женский. Такой лоб мог быть у дочери Василия Павлова…

Парень наконец налил полный стакан и протянул его Бурову.

— Штрафной, штрафной! — опять закричали все.

Буров через силу улыбнулся, со страхом осматривая

лица сидящих за столом, лихорадочно соображая, может ли быть здесь сам Василий. «Он же убит, я же сам видел…»

— Ну, дяденька, давай! — качаясь и разливая самогон, понукал парень.

— Да что вы! — ненатурально бодро выкрикнул вдруг Буров. — Я же непьющий, окосею сразу. Помилуйте…

Но все закричали протестующе, и Буров, поднял руки вверх, сказал:

— Сдаюсь!

Сзади грохнуло, зазвенели осколки битого стекла, кто-то огорченно закричал дурашливым голосом:

— Ну, Василий Кузьмич! Плакал наш квасок!

Буров, холодея, оглянулся и встретился взглядом с ненавидящими глазами Павлова… Он метнулся к двери, выскочил на улицу и, не разбирая дороги, побежал прочь, желая только одного — уйти от этих глаз, от этих ненавидящих, непрощающих глаз… «Он убьет меня… убьет… — одна только мысль владела им. — Он убьет…» 7

Через некоторое время Буров словно бы очнулся и заметил, что стоит в лесу, на заросшей густой травой дороге. Сквозь траву кое-где еще проглядывали булыжники, кусты по канавам так разрослись, что иногда образовывали сплошную крышу. Видно было, что по дороге очень давно не ездили. Буров шел теперь совсем равнодушный, будто отрешенный от жизни. Тупая тоска овладела им. И равнодушие ко всему.

— Эй, голова два уха! — услышал он неожиданно веселый тенорок.

Буров вздрогнул, испуганно обернулся. Рядом с ним стоял вышедший из лесу старик в сером ватнике с огромным букетом черемухи.

— Куда топаешь, иль на танцы?

Лицо у деда было живое, подвижное. Смешинка в глазах. Он улыбался, глядя на Бурова. На голове у деда была надета почти новенькая генеральская фуражка с золотой кокардой.

— Да я так… — сказал медленно Буров. — Иду себе… — Он не нашелся, что еще сказать, и только повторил — Иду себе…