Смерть в Галерее

Аллингем Марджери

— Почему?

— Потому что он сам меня об этом попросил.

— И ты действительно думаешь, что кто-то этому поверит?

— Нет. Именно поэтому я об этом никому и не говорил. Но все было именно так.

Годолфин скользнул назад в свое кресло.

— Тебе стало бы намного легче, — вкрадчиво сказал он. — В конце концов, мы все на твоей стороне. Мы все знали, что Роберт из себя представлял, и мы все знаем, что ты, когда злишься, совершенно теряешь голову. Дай нам шанс помочь тебе.

Дэвид прислонился к двери. Он выглядел таким высоким в вечернем костюме. Он стоял, держа руки в карманах, и его подбородок

был высоко поднят.

— Почему? — помолчав, сказал он. — С какой стати, черт возьми, я должен был убивать беднягу? Да, мы с ним говорили о нашей с Фрэнсис помолвке. Но Роберт абсолютно ничего не решал, он совершенно ничего не мог изменить. Он не Мэйрик, и он не мог ей запретить. Девушка белая, свободная, и ей уже есть двадцать один год.

Годолфин еще раз посмотрел на Филлиду, чтобы убедиться в благосклонности аудитории.

— Дэвид, — сказал он. — Предположим, вы с Робертом поругались там в гостиной. В доме было темно и тихо. И, предположим, Роберт тебя чем-то задел. Ты увидел его злобное высокомерное лицо и этот самоуверенный взгляд и понял, какой он самодовольный, тупой осел. И ты решил с ним рассчитаться, ну, например, рассказать все о нас с Филлидой.

Годолфин прервал свою обвинительную речь. Все не сводили с Дэвида глаз. Он был бледен. Дружелюбие исчезло с его лица, как будто его смыли влажной губкой.

Годолфин неумолимо продолжал.

— Предположим, ты рассказал ему о его собственной жене. Ведь ты знал обо всем. Ты был единственным гостем на свадьбе. А потом, когда ты понял, что наделал, и увидел, как он это воспринял, когда ты понял, что теперь будет с Филлидой, и что ваша помолвка с Фрэнсис полетела ко всем чертям, предположим, тогда ты потерял голову… как ты обычно это делаешь, сам знаешь… и ты его убил.

— Наверное, зубочисткой.

Годолфин пожал плечами.

— Норрис говорит, на столе всегда лежала острая тонкая пилочка. Он не помнит, когда и куда она пропала. Как бы там ни было, у тебя была целая неделя, чтобы от нее избавиться.

Дэвид рванулся к нему.

— Не слишком ли у тебя богатое воображение? — вспыхнул он, но на этот раз его голос был уже не таким уверенным.

— Если будешь хорошо себя вести, я расскажу тебе, как все было дальше.

— Дэвид, Боже мой, — Филлида больше не могла слушать.

Дэвид резко встал, не обращая на них обоих внимания. Он смотрел на Фрэнсис.

— Идем? — решительно спросил он. Она встала и направилась к нему.

— Не сердись на меня, — сказал Годолфин. — Вы оба должны нам доверять. Я могу тебя понять. Но неужели вы не понимаете, той ночью это сделал кто-то из вас, из тех, кто живет в доме. Это очевидное вранье просто выводит меня из себя.

Дэвид взял Фрэнсис за руку и потянул ее к выходу.

— Идем? — повторил он.

Они молча вышли из ресторана. Свободным оказался только какой-то старый кэб, жесткая развалина без рессор, в которой пахло, как в сундуке со слежавшимся бельем.

Накрапывал мелкий дождик, и Фрэнсис совсем приуныла в уголке, пока они тряслись по широким скользким улицам. Она сидела в полном оцепенении, скрестив на коленях руки, устремив невидящий взгляд на пляшущую вереницу огней впереди.

В конце Бонд-Стрит они попали в пробку, и наконец, он хрипло спросил:

— А что ты обо всем этом думаешь?

— О чем?

— Как о чем? Виновен я или невиновен? Фрэнсис закрыла глаза и печально сказала.

— Я ни о чем не думаю. Только о том, что я люблю тебя.

Он ничего не ответил, и Фрэнсис почувствовала себя совсем несчастной. Она все разрушила, разрушила их отношения, еще такие хрупкие, да и, наверное, всю свою жизнь. Теперь Дэвид уйдет, и ничего с этим не поделаешь. Исправить уже ничего нельзя. Кэб прополз еще метра два, и свет уличного фонаря залил маленькую обитую кожей кабину. Дэвид потянулся к ней, она обернулась и увидела неподдельный ужас в его глазах.

— Это удар ниже пояса, графиня, — сказал он. — Ты это понимаешь?

— Да, — упрямо сказала она. — Мне совершенно безразлично, убивал ты Роберта или нет. Мне совершенно безразлично, сколько дюжин любовниц у тебя было, и где ты научился так ловко обращаться с женщинами. Мне все это совершенно безразлично. Мне даже не интересно. Мне все равно.

— Дорогая, но это же дьявольски опасно, — он обнял ее, и она с удивлением почувствовала, что его рука дрожит. — Не делай этого, не нужно, — его губы касались ее уха. — Остановись, милая. Это больно. Больно, пока все это продолжается, а когда заканчивается, наступает настоящий ад. Ты ничего об этом не знаешь. Я смогу это вынести, но только не ты. С тобой это впервые, и ты еще слишком молода.

— Ты меня любишь?

Он так низко наклонил голову, что его лоб коснулся ее щеки.

— Это мне за все мои грехи, — сказал он. Через некоторое время он поцеловал ее в щеку и легонько отстранил, но нашел в темноте ее руку и до боли сжал в своих больших и сильных ладонях.

— Я его ударил, — сказал он. — На самом деле произошло вот что. Начнем с того, что там был еще и Лукар. Совершенно идиотская сиена. Я разозлился и отказался при нем обсуждать наши с тобой дела. Лукар совершенно обнаглел, а Роберт не смог или не захотел его поставить на место. В конце концов я рассвирепел и проучил негодяя. Ты слышала, как Долли сегодня прошелся по поводу моего печально известного характера? Это была шпилька в мой адрес, потому что однажды у нас в той же комнате была стычка с Габриель. Из-за Филлиды, она тогда кокетничала со мной, но у нее одновременно был серьезный роман с кем-то другим. Это было сто лет назад, я тогда как раз писал твой портрет. В те годы я был нищим художником, и Габриель сказала мне парочку колкостей о молодых людях, которые хотят жениться на приданом. У меня в руках совершенно некстати была бутылка, в глазах потемнело. Я ничего тогда не сделал, но все поняли, или им так показалось, что я мог бы ее ударить. Безобразная история. В ту ночь случилось нечто похожее. Я вытолкал Лукара в коридор, и он унесся, как метеор. Тогда ты его и встретила, да? Это было как раз перед тем, как я к тебе поднялся. В одиннадцатом часу.

— Да, — еле слышно сказала она. — Как раз тогда. После десяти. Он был в ярости.

— Но не до такой степени, как я. У Роберта, к несчастью, тоже осталась парочка синяков. Вот так все и случилось. Он кипел от злости, наговорил мне кучу гадостей, и я его ударил. Я его очень сильно ударил. На самом деле руку я поранил об его подбородок, но и ему разбил лицо. Он упал, как подкошенный и ударился головой о паркет. Я думаю, он на пару минут отключился, потому что лежал, вытаращив на меня глаза, а я стоял и смотрел на него.