Смерть в конверте
Шрифт:
Ответ удовлетворил Семена. Согласно кивнув, он сгреб бутылки и со звоном подвинул их поближе к себе.
– Да и черт с ней, с этой баней. Забирайте, – решительно изрек он. – Замка на ней нет, так что и ключа не могет быть.
И тотчас расплылся в блаженной улыбке. Жизнь налаживалась на пустом месте. Из ничего.
Глава четвертая
Москва, ул. Чернышевского
сентябрь 1945 года
В глубине квартала между улицей Чернышевского и Малым Казенным переулком на лавочке под молодой березой
Вообще-то банда состояла из четырех человек. Мусиенко и Ковалева Бобовник нашел чуть позже. А первым шалопаем из криминальной среды, с которым он познакомился по возвращении из Крыма, был Олег Калугин по прозвищу Калуга. Этот невысокий паренек как состоявшийся вор почти не имел недостатков. Шустрый, сообразительный, с покладистым характером. Любил, правда, поучать других. Зная огромное количество воровских прибауток, вставлял их где ни попадя. «Не владеешь пером [3] – не берись». «Ворам власти, мусорам по пасти!» «Розы гибнут на морозе, юность гибнет в лагерях». «Вор ворует, фраер пашет»… Но это было единственное, что раздражало Бобовника, во всем остальном Калуга устраивал его и многому за короткое знакомство научил. Увы, но после убийства мусорка по фамилии Петров Калуга загремел на нары.
3
Перо (жарг.) – нож.
Небо над Москвой стремительно темнело, кварталы погружались в сине-желтые сумерки. После невыносимой дневной духоты установилась приятная прохлада. Народу на улицах заметно поубавилось, окна домов вспыхнули желтым электрическим светом. Ежели погода радовала безветрием, то в эту пору в узких улочках, переулках и дворах становилось удивительно уютно.
Бандиты не спускали глаз с того места, где короткий безымянный тупик срастался с улицей Чернышевского. Именно сюда должен был нырнуть служебный автомобиль Неклюдова. Нырнуть, проехать сотню метров и остановиться напротив входа в закрытый двор ведомственного жилого дома. Поблизости от дворовой калитки ошивался Женька Ковалев. Он должен был опознать личность Неклюдова и подать сигнал корешам.
Бобовник слегка волновался и курил папиросы. В такие моменты он всегда выпячивал нижнюю губу, отчего его лицо приобретало совершенно отвратительный вид. Мусиенко по причине того же волнения ерзал тощим задом по лавке и беспрестанно лузгал каленые семечки. Курить он в детстве пробовал, но из-за слабых легких от табачка пришлось отказаться: после каждой папиросы его штормило и рвало.
Когда небо окончательно погасло, а звонкие детские голоса в ближайших дворах стихли, какой-то автомобиль свернул с Чернышевской в тупик и замер напротив железной калитки. С заднего сиденья неторопливо выбрался наружу полный пожилой мужчина. Подхватив кожаный портфель и что-то сказав водителю, он поплелся к калитке…
Женька Ковалев присел и начал поправлять развязавшийся на ботинке шнурок. Это был сигнал.
– Неклюдов, – прошептал Бобовник.
– Точно, – подтвердил Мусиенко.
– Теперь
Алексей Мусиенко был отправлен на фронт в 1943 году, едва ему исполнилось семнадцать. Да, 13 октября того злополучного года вышло Постановление Государственного Комитета Обороны № ГОКО-4322сс, подписанное самим Сталиным, «О призыве на военную службу призывников рождения 1926 г.».
Мусиенко угораздило родиться именно в том году. Он был тощ, сутул, плохо развит физически. В детстве перенес рахит, катаральное воспаление легких, тиф и, вероятно, поэтому внешне походил на слабую, но озлобленную крысу. Узкое лицо, длинный заостренный нос, испуганно бегающие маленькие черные глазки и вечно прилипшие ко лбу редкие волосы.
В душе Мусиенко был трусом, потому на фронт не хотел ни под каким соусом. Полагаясь на стопку справок о перенесенных болезнях, на свой дистрофичный вид и жалость военкома, он не стал прятаться по дальним родственникам, а вместе с хлопотливой мамашей отправился в военкомат. И больше домой не вернулся. Точнее, проехал мимо дома в кузове полуторки по пути в лагерь первичной военной подготовки. В лагере обалдевшего Лешку обрили налысо, отмыли в бане, пропустили через санобработку, обрядили в мешковатую военную форму и зачислили рядовым в одну из учебных рот.
После изучения Уставов и конструкции винтовки Мосина, муштры и физической подготовки, учебных стрельб и рукопашной Мусиенко принял присягу и был отправлен на фронт. Всю дорогу он ехал в теплушке и под стук вагонных колес решал, как надежнее и быстрее унести ноги с передовой. Варианты имелись. Можно было, к примеру, сдаться в плен или стать самострелом, пальнув себе из винтовки в ногу.
Думая об этих способах, трусоватый Лешка покрывался липким потом и спешно бежал в общий деревянный сортир. «А вдруг немцы отправят меня в концлагерь или за ненадобностью расстреляют? – рассуждал он, нависая над «очком». – Военных тайн я не знаю, работник из меня по слабости здоровья – никакой».
Стрелять в себя он тоже опасался, поскольку с детства не переносил боль. Оставался последний вариант – бросив оружие и товарищей, бежать в тыл, как только представится такая возможность.
Так он и поступил. К концу ноября Центральный фронт, в распоряжение которого направлялся эшелон с молодым пополнением, продвинулся до самого Киева. Упорные бои шли на его северной и восточной окраинах. Эшелон подолгу стоял на разъездах, пропуская встречные поезда с санитарными вагонами или платформами с искореженной, разбитой техникой.
Во время одной из таких стоянок где-то под Курском бойцам разрешили прогуляться в примыкавший к железнодорожной насыпи лесок – справить естественные надобности. Этим Мусиенко и воспользовался, незаметно проскользнув в заросли кустарника и осторожно отдалившись от остальных.
Несколько часов он без остановки шел быстрым шагом по лесистым оврагам, покуда не убедился в отсутствии погони. «Все, кажись, утек!» – радостно заключил он и стал готовиться к ночевке на лесном травянистом бугорке…
Как ни странно, но дерзкий побег увенчался успехом, и спустя полтора месяца, разжившись по дороге чужими документами, дезертир Мусиенко добрался до Москвы.
– Ага, в крайнем окне загорелся свет! – возбужденно прошептал Лешка. – Значит, это точно его квартира!
На третьем этаже действительно вспыхнуло желтым светом окно. По предположению Бобовника, это была одна из спален большой квартиры Неклюдова.
– Верно, – кивнул он. – Должно быть, клиент переодевается.