Смерть в конверте
Шрифт:
В разгар Крымской оборонительной операции советские войска насчитывали двенадцать стрелковых и до шести кавалерийских дивизий. Это была немалая сила. Однако немецкое командование бросило для захвата полуострова 11-ю армию генерала пехоты Манштейна, усиленную 3-й румынской армией. Немецко-румынские войска выглядели свежими, обладали высокой мобильностью и были лучше вооружены.
К концу октября 1941 года положение Приморской армии, оборонявшей Крымский полуостров, стало критическим. Две дополнительные дивизии вермахта, выдвинутые по приказу Манштейна на передовую,
Несколько таких бойцов влились в отряд Николая Степановича Гаврилова, человека пожилого, опытного, рассудительного и необычайно обстоятельного.
Короткий привал заканчивался. Катя Лоскутова сидела на стволе поваленного дерева, ожидая команды на продолжение похода. Неподалеку бойцы докуривали самокрутки. День обещал быть солнечным, теплым. Молодая листва на деревьях едва шевелилась под легкими прикосновениями весеннего ветра. Воздух, наполненный ароматами цветущей зелени, был невероятно чист; отовсюду доносилось щебетание птиц.
Девушка попыталась представить, что в эту минуту где-то идут кровопролитные бои: грохочет канонада, свистят пули, пахнет гарью и смертью. И не смогла. Не хватило воображения. Слишком пугающим выходил контраст между ужасами войны и окружавшей ее цветущей природой.
Катя подняла взгляд, посмотрела сквозь листву в просветлевшее небо. Вспомнив вдруг родную сестру Дарью, улыбнулась. Интересно, как она поживает в их стареньком доме во 2-м Астрадамском тупике?..
Девушка любила в спокойные часы предаваться воспоминаниям о мирном довоенном времени, о сестре, о школе и родных узких улочках северной московской окраины. Мысли об этом согревали душу. И даже образ непутевого папаши, изводившего дочерей беспрестанным пьянством, после годовалой разлуки уже не представлялся омерзительным и до предела надоевшим. Какой-никакой, а все же отец…
Послышались нервные шорохи.
Катюша повернула голову на звук и… вздрогнула. По темно-коричневой пожухлой листве сползал Агишев. Он приглушенно мычал и держался ладонями за грудь, из которой торчал нож.
Девушка спрыгнула со ствола поваленного дерева, и в тот же миг все вокруг пришло в движение. Товарищи хватали оружие, вскакивали, озираясь по сторонам, искали противника…
Группа была захвачена врасплох. Видать, немцы выследили ее и заранее устроили засаду у овражка. На дно его с интервалом в две-три секунды с гулким стуком посыпались гранаты с длинными деревянными рукоятками.
– Ложись! – успел крикнуть Луфиренко.
Катя упала на листву, прикрыла руками голову. Первый взрыв грохнул в десятке метров, и после этого начался сущий кошмар: взрывы, стрельба, стоны, крики…
«Господи, неужели это конец?!» – пронеслось в ее голове.
Она нащупала рукой торбу; внутри лежали завернутые в тряпицу сухари и порванные женские ботинки. Эта ноша всегда была при ней на случай встречи в селе с немецким патрулем. Оружия не было. Николай Степанович категорически запретил брать с собой пистолет во время посещений Бахчи-Эли. Если тамошние полицаи остановят и обыщут,
В овражке продолжали греметь взрывы. Похоже, немцы не собирались брать пленных. Они просто уничтожали немногочисленную группу партизан.
Один парнишка из Судака был тяжело ранен в голову, другой волок его под склон. Проводник Агишев хрипел, умирая. Ефрейтор Дробыш, прячась за пнем поваленного дерева, бил короткими очередями из немецкого пистолета-пулемета. Неподалеку от Кати лежал Луфиренко с зажатой в кулаке гранатой-лимонкой.
– Беги, Катька, – вдруг приказал он.
– Как – беги? Куда?..
– Дуй вниз по овражку, покуда нас не обложили со всех сторон.
– А вы? Нет, я не могу… – пролепетала девушка.
– Брось мямлить! – осерчал сержант. – Ты связная и шифровальщик! Ты нужна отряду пуще боеприпасов. Вишь, фашист наседает, едрит его в преисподнюю! Беги, сказал!
Схватив свою торбу и пригнувшись, девушка бросилась вниз по дну оврага. Влетела в густой кустарник, стала продираться сквозь его колючие ветви, наконец запнулась и упала. Дальше поползла на четвереньках.
Позади снова послышались короткие очереди. Потом Луфиренко вскрикнул, и стрельба стихла.
В кровь расцарапав лицо, руки и коленки, Катерина остановилась. Позади погибали товарищи, бросить их она не могла. Какие бы правильные слова ни говорил сержант, а естество ее так поступить не позволяло.
Она бы вернулась и, подобрав чье-нибудь оружие, тоже вступила бы в бой. Но не успела. Пробив густую листву, рядом тюкнулась в землю немецкая граната. Тут же грохнул взрыв, обдав Катю жаркой волной и отбросив на землю.
Глава первая
Москва, площадь Восстания —
ул. Красная Пресня
сентябрь 1945 года
Спрыгнув с подножки автобуса, Михаил Иванович Золотухин окинул взглядом широкую площадь, машинально запустил ладонь в боковой карман пиджака и нащупал портсигар.
«Удивительное дело, – растянул он губы в улыбке. – Этому подарку скоро десять лет, а он все не перестает радовать».
Портсигар блеснул серебряной крышкой в красноватом вечернем солнце. Мягко щелкнул миниатюрный замок, и взору хозяина открылось пропитанное табачным ароматом нутро. Портсигар был узким и вмещал всего пять-шесть папирос. Видимо, такой объем мастер задумал специально, дабы умерить аппетит курильщика.
Да, десять лет назад Золотухин выкуривал в день по две пачки папирос, а порой и больше. Так случилось, что в начале 1935 года повысили его до мастера участка в Управлении гидротехнических сооружений города Москвы. Должность, прямо скажем, собачья. Все равно что боцман на большом корабле или старшина в стрелковой роте. Участок огромный – что ни день, то авария и аврал по устранению последствий. На работу Михаил приезжал к восьми утра, домой возвращался к ночи, а иной раз и вовсе ночевал в кабинете на стульях. Издергался за первый год так, что стал подумывать об увольнении. Вот и пристрастился к табачку: каждые четверть часа выуживал из пачки папироску, чиркал спичкой и дымил, дымил, дымил… Думал, что нервы успокаивает, а на деле расшатал сердечко.