Смерть в кредит
Шрифт:
В конце концов я окончательно уверовал в возрождение искусства резьбы! Я в это поверил, черт побери! Я даже перестал замечать своих собратьев по профессии. Меня не волновали их рожи, перекашивавшиеся при одном упоминании моего имени. Когда подходила моя очередь, я приближался, вежливый и медоточивый. Тихонько из-за спины я доставал свой маленький ларчик, наименее отпугивающий… На подставочке… Эти скоты даже не пытались мне ничего объяснить… Они делали мне знак убираться… Как будто я сам какая-то нечисть…
Тогда я шел дальше. Меня ничто не способно было остановить. В любое время года, в любую погоду, мокрый от пота или задыхаясь от жажды, я заходил в самые маленькие лавочки,
Я обошел всех, от Шапель до Мулино. Я пробудил интерес к своей продукции у старьевщика из Пьерфитт и тряпичника из Сен-Мор. Я не забыл и тех, что прозябают вокруг Пале-Рояля со времен Демулена под арками Монпасье… знаменитой выставки «открытий»… разуверившихся во всем мертвенно-бледных торговцев, застывших за своими прилавками… равнодушных уже и к жизни, и к смерти. У Одеона я обошел последних парнасских ювелиров, о которых даже нельзя было сказать, что они подыхают с голоду. Они просто жрали пыль. У них у всех были такие же образцы, почти идентичные, из свинца, которых хватило бы им на тысячи гробов и новых мифологических ожерелий… От нагромождения бесформенной массы всевозможных амулетов они вросли в землю вместе со своими прилавками… Они были почти полностью завалены, буквально тонули в них, напоминая египтян. Они больше не реагировали на меня. В них было что-то пугающее…
Я обегал все пригороды… Иногда в порыве энтузиазма я забирался так далеко, что, застигнутый надвигающейся ночью, немного заблудившийся, я вынужден был тратиться на омнибус, чтобы вернуться не слишком поздно. Из 35 франков в месяц мои родители оставляли мне 15… Они полностью уходили на транспорт. Поневоле я обходился дорого… В принципе, конечно, мне следовало бы ходить пешком… но тогда пришлось бы чаще тратиться на обувь!
* * *
Месье Горлож в поисках мелкого ремонта всегда ходил на улицу де ля Пэ. Он вполне мог бы нравиться, если бы не его борода, настоящее его проклятие. Она постоянно была в перхоти… «Сикоз», так он ее называл…
Я часто замечал, как он, закрыв дверь, яростно чешется… Он всегда выходил в приподнятом настроении. В карманах у него неизменно было несколько перстней, которые нужно было починить, уменьшить или увеличить. Брошка, которую нужно было запаять… со сломанной застежкой. Цепочка, которую нужно сузить… какая-нибудь безделушка… что-нибудь еще… Этого хватало, чтобы поддерживать существование нашей конторы… Он был не слишком привередлив.
Антуан, его единственный компаньон, выполнял эту работу. Сам Горлож к ней не прикасался. Поднимаясь по Бульварам, я часто встречал его, его можно было узнать издалека… Он шел не так, как другие… Его чрезвычайно занимала толпа… Глаза у него разбегались в буквальном смысле этого слова… Я видел, как вращается его шляпа. Он выделялся еще и своим жилетом в мелкий горошек… в стиле мушкетера…
— Ну как, Фердинанд?.. Всегда в строю? Во всеоружии? Как дела? Хорошо?
— Все в порядке! Все в порядке, месье Горлож!..
Я вытягивался в струнку, отвечая ему, несмотря на ужасный вес моей поклажи… Мой энтузиазм не ослабевал. Правда, из-за того, что я ничего не зарабатывал, ничего не продавал и все время ходил с такой тяжестью, я худел все больше и больше. Конечно, мускулы не ослабевали. У меня окрепли ноги. Окрепла душа. Я стал выше… И возвышеннее…
* * *
Покончив с комплектом, я бегал еще в несколько мест за покупками для мастерской. К одному надомнику, к другому. В «контору» за футлярами. Все это находилось на той же улице.
Малыш Робер, ученик, должен был гнуть оправы, доделывать «недоделки» или просто подметать комнату. Семейная жизнь Горложей была далека от идиллии. Они ругались по-черному, еще сильнее, чем мы. Чаще всего вспыхивали ссоры между Антуаном и хозяином. От взаимного уважения не оставалось и следа, особенно в субботу вечером, когда подводили итоги. Антуан всегда был недоволен… Получал ли он мелкую монету или крупную купюру, все равно он всегда ругался. Однако же других рабочих у его хозяина не было. «Да идите вы в жопу вместе со своей грязной конурой! Я вам это уже тысячу раз говорил…»
Вот как они разговаривали. Хозяин смешно гримасничал. Скреб себе бороду… От волнения начинал грызть ногти.
Иногда вечерами Антуан так разъярялся из-за денег, что угрожал заткнуть бутылку ему в глотку… Каждый раз я думал, что он так и сделает… Но ничего подобного!.. Это были просто привычные формы выражения чувств, совсем как у нас дома…
Однако мадам Горлож не сдерживала себя, как мама… она без конца закатывала скандалы и истерики. Малыш Робер, как только дело принимало трагический оборот, мгновенно прятался под верстак… стараясь не упустить ничего из представления. Без малейшего смущения. Он просто-напросто развлекался…
Когда в субботу все попытки успокоить Антуана ни к чему не приводили, в последний момент в каком-нибудь ящике находили еще су, чтобы дополнить сумму… Хоть чуть-чуть. В большом стенном шкафу на кухне оставалась еще шкатулка… Скопление камней… Сногсшибательный склад!.. Это был наш стратегический запас!.. Сказочное сокровище!.. На самый крайний случай.
В голодные времена я их продавал на вес кому попало… и где попало!.. В Виллаж Сюис… в Тампль… Даже около Крэмлэн… Обычно это приносило сто су…
С тех пор как Горлож перестал заниматься резьбой, золото в его мастерской не задерживалось дольше трех дней. То, что оставалось после починки, требовали вернуть в течение недели. Никто никому особенно не доверял… Три или четыре раза по субботам я ходил спортивным шагом на доставку к площади Вогезов, на улицу Рояль! Трудности в те времена еще не пугали. Это много позже стали отлынивать от работы. Тогда можно было наблюдать только первые симптомы. Когда я возвращался, выполнив все поручения, в разгар лета около семи часов, возле Пуасоньер было не очень свежо. Я помню, как рядом с «Амбигю» под деревьями все пили воду из фонтанчика, даже толпились ради этого в очереди… Некоторые отдыхали, сидя прямо на ступеньках театра. Повсюду были изнывающие от жары доходяги. Прекрасный насест для всякого сброда, «сандвичей», букмекеров, «жучков», мелких агентов по продаже, барыг и безработных всех мастей, которые собирались здесь в огромном количестве, целыми дюжинами… Все говорили о трудностях, небольших ставках, которые можно сделать… Лошадях, на которых лучше поставить, и о новостях с велодрома… Передавали друг другу «Родину», просматривая курс и объявления…
Уже напевали «матчиш», модный в то время мотивчик... Буквально все на-свистывали его, толпясь вокруг киоска... Ожидая, когда можно будет пописать... А потом снова все возвращались на перекресток. Больше всего пыли было возле Тампль... Где рыли метро... Затем начинался зеленый сквер, тупики, Гренета, Бо-бур... Улица Эльзевир около семи часов — это что-то особенное! Это уже совсем в другом конце квартала.
* * *
Мать малыша Робера, ученика, жила в Эпернон, он отсылал ей весь свой заработок, 12 франков в неделю, его кормили, а спал он под верстаком на матраце, который сам сворачивал каждое утро. Я старался держаться подальше от этого мальчишки! Я был крайне осторожен, не рассказывал историй, я все время был начеку…