Смерть в Париже
Шрифт:
Тут же с хрустом пули разрывают дерево, летят щепки, глухое множественное эхо не успевает образоваться, рассекаемое новыми выстрелами…
Воротца придется менять…
Мадам откатывается в сторону, а мсье Гусаков оказывается не робкого десятка. Из недр дорогого пальто он выхватывает ствол и начинает пулять в тачку, которая хорошо видна в разбитые воротца. Я тоже пару раз нажимаю на спусковой крючок. Надо пули беречь. Обойма у меня одна на всю Францию.
Наступает секундная пауза — это в автомате рожок меняют. Неожиданно мсье поворачивается ко мне — я лежу рядом, — вытягивает руку так, что горячий ствол
— Ты кто?!
«Нашел время спрашивать!»
— Кто-кто! — отвечаю. — Дед в пальто!
— Чулки, мать, порвала! — раздается обиженный голос мадам. — Чулки «Пеллегрино»!
— Ползи, дура, в сторону кухни! — приказывает мсье, и мадам подчиняется, ползет куда-то в темноту.
И тут из тачки начинают снова поливать. Они тупо долбят по воротцам на уровне живота. Живота стоящего. А мы лежим, и мсье лупит из ствола, меняет обойму, опять лупит, попадает — слышен взрыв разлетевшегося стекла. Тачка срывается с места, и наступает тишина.
Мсье лежит не шевелясь, и я начинаю думать, что парня, поди, укокошили. Но — нет. Он просто думает и расстраивается. Мсье начинает вдруг колотить рукояткой по асфальту и грозно браниться:
— Суки! Козлы! Мы же договорились со всеми!
— Послушайте, — говорю ему, — они могут вернуться. Или полиция прикатит. Делаем-ка ноги.
Гусаков вспоминает обо мне и рывком поворачивается. Опять он стволом тычет мне в лицо:
— Ты кто? Говори, гад!
«Как надоел мне Париж с этими искривленными русскими!»
— Знаете что! Я пошел! — говорю и начинаю подниматься. — Я вам жизнь, мсье Гусаков, спас, между прочим. Вы мне пофигу и ваша пушка тоже. Но вы мне нужны. А я нужен вам.
Услышав свою фамилию, мсье сразу успокаивается. Встает, машинально отряхивает пальто и убирает оружие.
— Хорошо, — соглашается, — после разберемся. Уходим через кухню.
…Сидя в высоком седле, князь следит за сражением, за тем, как нескончаемым прибоем, волна за волной, налетают, казалось, бесконечные, не щадящие живота своего степняки. Он знал эту тактику — брать измором. «И взяли б, — подумал быстро, — если б остался в городе. Подожгли б город и взяли на копье». Князь неосознанно шептал молитву, в которой просил Богородицу о победе, но, шепча эту молитву, он думал о брате — придет, не придет брат? Ему уже казалось чутьем князя и воина, что у большого брода орда завязнет, перебьют орды невперечет, отгонят обратно в степь и все это — не позволь, Богородица! — произойдет без брата, а значит, путей к примирению не будет более, до гроба станет терзать земли вражда: он не простит брату предательства, а тот не повинится. Глядя на удачное пока сражение, видел князь вовсе другое: ему вспоминались давние ласковые годы — вот идут они с братом в обнимку по двору, крепкие княжата. Где-то замешкались бабки и мамки, оставив их без присмотра. А просто так гулять по двору — настоящее приключение: вот воин чистит жеребца, весело подмигивает княжатам, вот впустили во двор воз с бочонками — мед! — княжата крутятся возле воза, но возница, свирепого вида мужик, отгоняет их, не признав княжьих отпрысков. Княжата видят группу сверстников, подходят независимо. Хочется им вступить в игру, но нельзя поступиться княжеским достоинством. Их не берут — не то чтобы отгоняют, но не обращают внимания.
— У меня батька князь, — выступает вперед брат. — Он вам задаст.
Дворовые сверстники оборачиваются, смотрят молча. Выходит худенький, в сползших портах, вихрастый мальчик.
— Не надо, Сашка, — советуют дворовые мальчики.
— Ладно, — отмахивается он.
Сашка приближается к княжатам, разглядывает их дорогую чистенькую, красиво расшитую одежду.
— У нас тоже батьки, — подбирает Сашка слова, но сказать нечего. Князь есть князь. И так, не подобрав слов, выписывает Сашка брату по уху, и начинается свалка.
Бьются зло и до крови, обрывают на княжатах красивую одежду. Мамки, бабки выбегают с криками, княжий кметь — великан Акин — раздирает свалку дерущихся.
Княжат с окровавленными носами отводят к матери, а дворовых уже порют во дворе — те не кричат, постанывают только, прикусив губы…
Румяный повар в белом колпаке не успел и глазом моргнуть. На кухне было жарко, однако дела ресторанные заканчивались, и на плите скучала последняя кастрюля.
— Пардон! — сказал мсье Гусаков, пробегая мимо повара.
— Чулки, блин! — продолжала обижаться мадам.
— Пардон, — извинился я, поспешая за мадам и мсье.
Оказались в квадратном глухом дворике. Но Гусаков ринулся между стен. Там имелась щель шириной в среднее человеческое тело.
— Каблук, блин! В собачье говно вляпалась!
— Быстрее! Хватит ныть!
Стараясь не вмешиваться в их диалог, я протиснулся в спасительный проход, не догадавшись снять сумку с шеи, застрял, выдохнул воздух, стал делать шаг за шагом, вляпался вслед за мадам в уже названное говнище.
Вылезли в темный переулок.
— Ты меня для этого сюда затащил?! — не унималась мадам.
— А ты хочешь пулю в лоб?! Мать твою мать! — не выдержал мсье.
Мадам помолчала и ответила, успокоившись:
— Не хочу.
— Прости, милая, — добавил Гусаков.
— Хватит вам! — теперь уже я не выдержал. — Уходим мы или нет?
— Он кто? — Мадам смотрела на меня обиженно и подозрительно.
— Не успел познакомиться, — ответил мсье.
— А я его знаю, — узнала меня мадам.
— Уходим. — Теперь уже Гусаков не хотел слушать. — Будет время разобраться!
С соседней улицы донеслась сирена полицейской машины. Мы пробежали темными переулками подальше и остановили свободное такси. Сели втроем на заднее сиденье, и тачка тронулась. Возле Северного вокзала тачку отпустили и взяли другую. Такси понеслось куда-то на северо-запад. Мы ехали молча, только мадам бросала на меня обиженно-любопытные взгляды. От ее каблука и от моей подметки попахивало не лучшим образом. Да, жизнь может быть разной, а дерьмо всегда одно и то же.
Город отступил, и мы понеслись по скоростной дороге на уровне черепичных крыш. С обеих сторон трассы продолжались окраины. Они были неубедительны, такие же, как и в любом другом городе. Так мне думалось. Нет, я не думаю об этом. Так реагировала ленивая мысль.
Гусаков сказал что-то по-французски, и водила, кивнув, скоро свернул с трассы и, покружив по улицам, остановился возле заурядного здания с махоньким палисадником перед окнами. Но это оказался не тот дом, в который мне предстояло попасть.