Смерть в прямом эфире
Шрифт:
Сейчас он приготовил кофе, налил по рюмке коньяка и смотрел на Грека спокойно, без отвращения, даже с пониманием. Газеты и телевидение ежедневно сообщали, что офицеры и чиновники значительно более крупного калибра воровали гораздо больше, и майор начинал думать, что в России не берет взяток лишь президент, и только потому, что никто ему их не предлагает.
— Когда намечается ограбление банка, майор? — спросил Грек.
— Волох тянет и темнит, — ответил майор. — У меня создается впечатление, сам Волох на дело идти не хочет.
— Такого допустить нельзя. Вы же понимаете, нам необходимо ликвидировать всю
— Да кто же его может заставить? Хозяин — барин.
— Вы знаете пятерку из его окружения, которые имеют своих бойцов. Ближайшие помощники могут поставить условием непременное участие Волоха, или они не дадут своих людей.
Майор фальшиво рассмеялся.
— Да Волох уже сам говорил, что от банка следует отказаться, мол, не нравится ему такое дело.
— Даже так? — Грек прикрыл глаза. — Значит, он не умен. "Общак" группировки у него?
— Конечно.
— Следует шепнуть, Волох собирается с "общаком" уйти. Потому и не хочет лишнего риска, ему-то хватает. У него либо заберут "общак", либо вынудят идти на дело.
— Кто конкретно заставит? — Майор смотрел вызывающе. — Мы с вами на сходках не бываем, расклад сил знаем лишь через агентуру. А чьи они в действительности агенты, вам известно?
Грек чувствовал: ситуация становится неуправляемой.
— Хорошо, хорошо, я подумаю, мы решим этот вопрос, — сказал он и подумал, что Волох не Гуров, бандита в последний момент можно просто убрать. — А как ведут себя менты из главка? Пресловутый полковник Гуров действительно пользуется среди оперов непререкаемым авторитетом? Он-то обязан участвовать в ликвидации, иначе грош ему цена.
— Я в таком раскладе карта не козырная. Гуров человек замкнутый, его намерения никому не известны. Но ведет он себя странно. Я лишь однажды был приглашен на оперативку. Гуров все время молчал, не сделал по разработке операции ни одного замечания. Как говорят старые оперы, хорошо Гурова знающие, такая манера ему совершенно не свойственна. Он всегда держит все вожжи в кулаке. Возможно... — майор замолчал.
— Что "возможно"?
— Догадки. Я могу лишь повторить слова оперативника, который работал с Гуровым в МУРе двадцать лет назад.
— Не тяни, майор, говори! — Грек повысил голос, что позволял себе крайне редко.
— Когда мы вышли с совещания, старый опер сказал, мол, все, что мы сейчас обсуждали, забыть. Лева, то есть Гуров, все сделает по-своему. И он никогда не обсуждает подобные вопросы в присутствии двадцати с лишним человек.
— Вы хотите сказать, у Гурова имеется свой план, и вы узнаете о нем лишь в машинах? — тихо и подчеркнуто вежливо спросил Грек.
— Да ничего я не хочу сказать, мал я, чтобы иметь свое мнение, — сдерживая раздражение, ответил майор. — Вы хотите знать мои сомнения или желаете слушать ложь, которая бы вам нравилась?
— А если ты ничего не знаешь, спрашивается, за какие заслуги ты получаешь деньги?
— Мои знания на уровне отделения, в лучшем случае райуправления, никак не главка, — смело ответил майор. — А под полковника Гурова вы кого-нибудь другого вербуйте. К примеру, полковник Крячко очень подойдет.
Гуров ждал Марию из театра и, не зная, чем себя занять, болтался по квартире. Он любил встречать ее у служебного выхода, где собирались поклонники артистов, их друзья и знакомые. Но как сыщик ни старался, он не стал своим в узком кругу театралов. Когда Гуров, остановив машину в стороне, подходил и нарочито громко и дружелюбно здоровался, обычно возникала небольшая пауза, затем звучали ответные приветствия, а громкое обсуждение только что окончившегося спектакля прекращалось. И он чувствовал себя неловко среди веселых, объединенных одной страстью людей. В такие минуты он был сам себе неприятен, пытался изменить ситуацию, но ничего не получалось. Сыщик чувствовал себя человеком, напрашивающимся в гости, вежливые люди открывали ему дверь, фальшиво улыбались, но по их лицам было понятно — вечер безнадежно испорчен. И он стал заезжать за Марией все реже и реже, и хотя она молчала, даже иногда негодовала, мол, был свободен, а не заехал, он ясно чувствовал: Мария все понимает и благодарна ему, когда он встречает ее дома.
Сыщик накрыл стол, приготовил ужин, сегодня купил не пельмени, а пожарил котлеты "по-киевски", хотя терпеть их не мог, так как обжаренный полуфабрикат даже не напоминал то блюдо, которое он четверть века назад впервые отведал в кафе "Националь". Или, как тогда выражались, "на уголке".
Мария пришла злая, издерганная, буркнула:
— Добрый вечер, — позволила снять с себя пальто, скинула шпильки и скрылась в ванной.
Гуров убрал с накрытого стола бутылку сухого вина, достал из морозилки "Смирновскую", лежавшую там с незапамятных времен. Бутылка сразу покрылась белым налетом инея. Он протер ее полотенцем, отвинтил крышку, наполнил рюмки.
Мария быстро вошла на кухню, взглянула на стол, сказала:
— Извини, бабские дела. За ужин спасибо, но именно сегодня лучше бы ты меня встретил. — Она была в белом махровом халате, как обычно туго подпоясанная, чем подчеркивала свою тонкую талию и высокую грудь, влажные волосы подняты и перехвачены широкой алой лентой.
Она опустилась в плетеное кресло не так легко, как ей хотелось бы, молча чокнулась с рюмкой Гурова, сказала:
— Я говорила, что хочу выйти за тебя замуж. Ты предпринял какие-либо шаги, решил, когда мы заглянем в загс? Где соберемся, кого пригласим?
— Я согласен обсудить этот вопрос, но не сегодня, — спокойно ответил Гуров. — Следует многое обговорить. Для меня женитьба — не штамп в паспорте. Я уже был женат. Давно, в молодости, ничего хорошего не получилось, дважды наступают на одни и те же грабли лишь тупицы.
— Сколько раз я была замужем, не скажу. Не люблю исповедоваться, тем более мужчине. Налей.
Гуров вновь наполнил рюмки, подал горячее.
— Ты понимаешь, что я в любой момент могу уйти от тебя? — Мария явно нарывалась на скандал. — Мне необходим сильный, надежный партнер.
— Твое здоровье. — Гуров встал и выпил, опустившись в кресло, спросил: — Так что ты лгала в отношении "бабских дел"? Попробуй развить эту мысль.
— Случается, я тебя ненавижу!
— Нормально. Ты живой человек, женщина.
— Я талантливая актриса и красивая женщина!
— Если бы ты была только актриса и красивая женщина, я бы тебя вытерпел максимум недели две. Ешь котлеты, остынут.
Мария медленно подняла тарелку, Гуров прижал ее руку к столу.
— В меня ты не попадешь, а мебель испортишь.