Смерть в рассрочку
Шрифт:
— Послушайте, коллега, я ведь юрист по образованию. Полагаю, что для ведения следствия вам вполне достаточно копии расписки.
— Юрист, значит. Хорошо, хорошо… — хрипло пробормотал лейтенант, держась рукой за шею.
Видимо он нажал какую-то скрытую под столом кнопку, потому что в кабинете тотчас появились два сержанта с пистолетами в руках. Капитан рассмеялся, шагнул к ним — пистолеты мгновенно оказались у него в руках, а на полу корчились от боли сержанты. Он повернулся к следователю. Тот был в шоке и смотрел на него округлившимися от страха глазами.
— Слушай, дерьмо смердящее, — с той же широкой улыбкой заговорил Кондратюк. — Чтобы по хилости интеллекта и, как видно, врожденной подлости ты не вздумал и дальше мерзопакостить, я записал всю нашу милую беседу на диктофон, — он достал из наружного кармана и показал миниатюрный аппарат. — Но если ты все же не уймешься, я найду тебя, и буду долго вынимать из твоего станового хребта четвертый позвонок, четвертый сверху, разумеется. Рекомендую сегодня же заглянуть в медицинскую энциклопедию. А это страшное орудие смертоубийства, — капитан посмотрел на пистолеты, — я возьму с собой. С тебя, конечно, за них спросят, но ты выкрутишься. Ну-ка, оставь на одном из них свои пальчики, чтобы видно было, какими методами ты добываешь показания.
Кондратюк вложил в потную ладонь лейтенанта пистолет, крепко прижал к металлу его пальцы, завернул оружие в газету и ушел.
Об этой истории своим вопросом и напомнил Малышев.
— Нет, не отдам, — ответил капитан. — Во-первых, о деньгах не было никакого приказа; во-вторых, не для того вы сегодня рисковали жизнью, чтобы какие-то свиньи жировали за ваш счет. Нет, нет, Дмитриевич, — остановил он хотевшего что-то сказать Малышева и предугадывая, о чем. — Сегодня я не участвовал в бою. Знать бы, так специально пару раз выстрелил, — улыбнулся Кондратюк.
— Слушай, Васильевич, — под влиянием порыва, видя, что к ним направляется Марьясин, быстро заговорил старший прапорщик. — Кто-то из группы доносит на тебя и на всех нас начальству.
— Знаю, что доносит, но не знаю, кто, — ответил Кондратюк. — Да черт с ним, доносить-то ведь, в общем, не о чем. Значит, он просто своими словами излагает мои рапорты. Конечно, неприятно, что среди нас завелась какая-то вошь. Впрочем, такие, наверное, имеются в каждой группе. Видимо, так положено. Только не вздумай еще кому-нибудь рассказать. Взаимная подозрительность при нашей работе — гроб.
— Да уж понятно.
— Ну, как сработали, командир? — с довольной улыбкой спросил подошедший старший лейтенант.
— Я только что говорил Дмитриевичу: раз лично я не произвел ни одного выстрела, стало быть, все было подготовлено и выполнено нормально, — ответил капитан и веселым взглядом окинул людей. — Все живые, раненых нет. Идем домой. А пока — быстро на запасную базу. До вечера надо отсидеться.
5-
Группа поисково-спасательной службы, в армейском фольклоре пээссэсники, в официальной аббревиатуре — ПСС, вернулась на свою основною базу в Лангар в таком виде, что даже видавшие виды спецназовцы дивились и смеялись. Казалось, этим, словно вышедшим из преисподней парням с изможденными, иссеченными ветрами лицами с запавшими от голода глазами пришлось отбиваться от пьяной банды озверевших орлов, после чего их долго волочили по свеженасыпанной щебенке.
Десантная форма на каждом из шестнадцати поисковиков висела лохмотьями. Относительно светлыми пятнами выделялись оголенные, с запекшейся кровью, покрытые синяками локти и колени. За грязными, покрытыми ссадинами, одинаково заросшими бородами физиономиями трудно было рассмотреть знакомые лица. Даже из надежных кроссовок торчали вылезшие пальцы. Но у всех за спинами аккуратно висели, выпирая углами и округлостями гранат, мин и патронных магазинов, неизменные рюкзаки десантников — РД. А поверх них лежали надежные, из верблюжьей шерсти накидки, приспособленные предохранять человека от любой температуры в горах, спасать от стужи и зноя. Кажется, это единственное, что могло быть позаимствовано у моджахедов. Правда, армейцам пришлось перенять у них и тактику войны в горах. Но к вернувшейся из поиска группе это не относилось. Ее парни сами могли поучить душманов и тактике, и многому другому, чего никогда не могли бы придумать ни вся афганская Шура, ни Лойя Джирга.
Конечно, вид ребят был не столько смешон, сколько ужасен, но для смеха были причины. Измученные поисковики понимали это и пытались улыбаться. Впереди шел такой же оборванный, как и все остальные, высокий, широкоплечий, но гибкий, как пружина, командир группы капитан Игорь Васильевич Кондратюк. Его аскетичное, с резкими, будто высеченными из камня, чертами лицо лучилось добродушием, но глаза были серьезны и внимательны. Еще в разведшколе кто-то заметил, что Кондратюк улыбается, как некогда это делали люди Даллеса. А они нужному человеку улыбались так, словно встретили родного брата, вырвавшегося из тюрьмы. Действительно улыбка капитана была такой искренней и располагающей, что помимо воли вызывала симпатию. Но подчиненные отлично знали, что за ней часто кроется вовсе не то, что кажется человеку непосвященному. Перед каждым выходом на задание командир требовал, чтобы все в группе были чисто одеты и непременно выбриты. В гарнизоне Лангара об этом знали и теперь, вспоминая уходивших в поиск ухоженных, чисто выбритых джентльменов и видя перед собой банду оборванных, грязных, оголодавших бродяг, не могли удержаться от смеха. Усмехался и начальник особого отдела базировавшегося в городке полка подполковник Семен Иванович Жилин. Он один знал о времени возвращения группы — Кондратюк предупредил по рации — и только ему здесь было известно, что под «крышей» поисково-спасательной службы скрывается группа специального назначения Главного разведывательного управления Генштаба Министерства обороны СССР. Об этом не знали даже его подчиненные. Не смея спросить у начальника — такое у них было не принято, да и просто не положено — между собой они недоумевали, почему их отдел полностью взял на себя заботу об этих, вроде ничем не отличавшихся от других спецназовцев, пээсэсовцах. А заботиться приходилось во всех отношениях, включая пайковое, вещевое довольствие, вооружение, транспорт и даже разведданные, доступ к которым был не у каждого из их особого отдела.
Подполковник слышал, что таких подразделений ГРУ всего лишь несколько на всем афганском театре военных действий и справедливо полагал, что их может быть, ну, пять, шесть, вряд ли больше. Судя по делам ребят Кондратюка, каждое из них в условиях этой странной войны без тыла и фронта подчас стоит батальона, а то и полка. Бывало, шестнадцать-двадцать таких парней блестяще справлялись с заданием там, где пасовал полк со всей его людской и огневой мощью. Знай о такой группе многие, даже только особисты — мало ли что может случиться и в особом отделе, да уже и случалось — ее давно бы постарались накрыть и уничтожить любой ценой, не считаясь с потерями. И скорее уничтожили бы не в горах, где обнаружить, а тем более истребить профессионалов с таким уровнем подготовки дело почти невозможное, а здесь, в расположении, где естественно притупляется осмотрительность. Нельзя же на самом деле месяцы и годы жить в постоянном напряжении, ежеминутно ожидая удара.
Значит здесь, в расположении части, осмотрительным должен быть он, Жилин. У него до сих пор саднило уязвленное самолюбие контрразведчика при воспоминании о двух сорвавшихся операциях по уничтожению фактического хозяина нескольких афганских провинций и талантливого военачальника Ахмад Шаха Масуда. Ведь это через него, Жилина, оба раза по рации был отдан приказ об отмене операции после того, как Кондратюк доложил о полной готовности к выполнению приказа. Задевало и то, что его использовали, как шута горохового, подставили, как Петрушку в базарном представлении. Тут суть была, собственно, не в отмене приказов — на войне это явление естественное, — а в том, что в последствии так и не удалось выяснить, кто именно распорядился отменить приказ и в первом, и во втором случае. Нити негласного расследования контрразведки сходились и терялись в высших штабах сороковой армии и оперативной группы министерства обороны в Афганистане. Но ведь именно генералы из министерства отвергали неоднократные предложения своих более разумных сослуживцев пойти на переговоры с Шахом Масудом, патриотически заявляя, что предпочитают видеть его не за столом переговоров, а на виселице. «Хотя дело здесь, наверное, не в отсутствии разума, а в присутствии подлости, — думал подполковник. — Должно быть, им лично выгодна, следовательно, нужна эта позорная для советских людей война».
Обычно никто не устраивал никаких встреч возвращавшимся на базу подразделениям. Повоевали, выполнили приказ, вернулись в расположение — дело обычное, не о чем особо и толковать. Не выполнили приказ — тоже, в общем-то, толковать не о чем: война не может состоять из одних побед. А проанализировать причины неудач и подать начальству конструктивную идею давно уже не находилось желающих — отбили охоту. Под общепринятый тон обыденности происходящего, чтобы избежать ненужного к себе интереса, подлаживались и парни группы Кондратюка. А если сейчас она вызвала несколько излишнее любопытство, то всего лишь из-за их ужасного внешнего вида. И хотя смеха было много, вопросами им не досаждали, до такой-то степени люди чувствовали свою принадлежность к армии с ее, в данном случае, разумными запретами.