Смерть в рассрочку
Шрифт:
— Просили. Были такие. Бесполезно… Единственная возможность — доказать, что ты не русский, вернее, не гражданин Советского Союза.
— Это невозможно! От Родины я не отрекусь.
— Говорю тебе, надо бежать, — уже не настойчиво, а как-то вяло предложил морячок.
И вот — раннее декабрьское утро. Тепло. Солнечно. На железнодорожной станции пыхтят паровозы. У вагонов суетится охрана.
Еще большая суета у бараков… Крики. Вопли. Давка. Сметая все на пути, плотный клубок сцепившихся тел катится то в одну, то в другую сторону. Мелькают
Кровь. Стоны. Хрипы. Собачий лай.
Наконец, клубок растащили… Среди оборванных, исцарапанных людей и морячок, и «бауэр», и инженер, у которого от очков остались одни дужки.
— В наручники! Всех в наручники! — кричит комендант.
— Хрена с два!
— Хоть в кандалы!
— Не поедем! Умрем, а не поедем!
— Исполнять приказ! — зашелся в крике комендант.
Здоровенные парни из Военной полиции врезались в толпу пленных — и началось новое избиение… Через полчаса все русские люди были в наручниках.
— Построить! — приказал комендант. — Построить в колонну по четыре и загнать в вагоны!
Началась бестолковщина построения… В это время из толпы вынырнул нелепо выглядевший с разбитыми очками инженер и обратился к коменданту:
— Я ничего не вижу. В бараке есть очки, запасные. Разрешите отлучиться?
— Валяй! Только быстро, — кивнул комендант. Бочком, бочком, а потом все решительнее и быстрее инженер побежал в барак. Ему страшно мешают наручники, но он все же изловчился и зачем-то начал расстегивать брючный ремень.
А построение идет полным ходом! Людей толкают, переставляют из шеренги в шеренгу, пытаются сосчитать.
— Сколько их? — спросил комендант.
— Шестьдесят девять, — ответил сержант.
— Семьдесят, — поправил комендант. — Один в бараке, ищет очки. Сходи-ка за ним.
Сержант бросился к бараку и… через минуту вернулся с перекосившимся лицом.
— Что? Что случилось? — набросился на него комендант.
— Он… Он… — махнул рукой сержант и, прикрыв рот рукой, шагнул за угол.
Комендант решительно направился к бараку, шагнул в широкую дверь и наткнулся на чьи-то болтающиеся ноги. Брезгливо оттолкнул их, но тут же в неподдельном ужасе прижался к стене. В проеме двери раскачивался ставший необычайно длинным инженер. Он повесился на брючном ремне.
— Снять, — вытирая холодный пот, приказал комендант.
Пленные бросились к бараку, кто-то перерезал ремень, и труп рухнул на закованные в американские наручники руки русских людей… А потом его положили на землю штата Айдахо.
— Надо похоронить, — сказал кто-то.
— Конечно.
— Нужны лопаты.
— Снимите наручники, — обратились пленные к коменданту. — Мы его похороним.
Комендант понимал, что с трупом надо что-то делать, что ему и без того попадет от начальства, что русских лучше не злить, но снять наручники и дать такое оружие, как лопаты, нет, это опасно. И он холодно бросил:
— Никаких похорон. Все сделают без вас. А сейчас — по вагонам. Немедленно по вагонам! — сорвался он на крик.
— А-а-а! Пропади все пропадом! — с исказившимся лицом зашелся в визге морячок. — Не видать вам Кости-моряка! Прощай, Марьина роща!
В мгновенье ока
Все в ужасе расступились.
— Взять! Погрузить! — кричал комендант. — В порту должны быть все! Все до единого! Сдавать по списку!
Одни охранники подхватили труп инженера, другие — истекающего кровью морячка, третьи начали теснить всю группу. И вдруг из толпы вывалился «бауэр». На какое-то мгновенье его потеряли из поля зрения. Потом спохватились. А простой русский мужик, битый всеми властями землепашец затравленно озирался. Шагнул вправо — солдаты, влево — полиция, назад — скалится комендант. Уже тянутся руки охранников, уже схватили за шиворот, но он резко присел, крутанулся, хрипло выдохнул: «А хрена не хочешь?!» — и что есть мочи припустился к бараку.
Охранники бросились за ним, стараясь отрезать дорогу к двери. Но он и не думал бежать к двери, а несся прямо к кирпичной стене. Охранники круто повернули. До стены метров пять… четыре… три… Охранники уже протянули руки, чтобы схватить беглеца, но тот сильно оттолкнулся и, пролетев последние метры в воздухе, вонзился головой в стену. Бело-розовое месиво так и брызнуло на руки охранников!
Подошел комендант. Испуганно-брезгливо посмотрел на то, что лежало на земле, и коротко бросил:
— В вагон. Все равно в вагон. Я должен сдать их по списку.
Бегут, летят по просторам Америки окутанные паром поезда. На остановках никого не выпускают. У тамбуров появляется вооруженная до зубов военная полиция. Паровозы заправляются водой, углем — и снова поезда летят к океану.
Вот и Сан-Франциско. У причала советский пароход «Урал». Одни, увидя советский флаг, ликуют, другие — хмурятся. Но все под гром оркестра спокойно и деловито поднимаются по трапу. У первой ступеньки стоит комендант лагеря и озабоченно считает.
— Десять тысяч сто семьдесят четыре, десять тысяч сто семьдесят пять, десять тысяч сто семьдесят шесть… И трое на носилках, — добавляет он, когда мимо него пронесли завернутые в одеяла трупы. — Итого, десять тысяч сто семьдесят девять. Гуд бай! Счастливого пути! И намучился же я с вами, — после паузы добавил он.
Взревел гудок «Урала», ему прощально вторят стоящие в порту суда — и первая партия русских пленных отправилась из Америки на Родину.
— Кажется, мы спасены! — радостно потирая руки, обращается Эйзенхауэр к начальнику штаба. — Черчилль прислал мне копию письма от Сталина. Вот что он, в частности, пишет: «Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».