Смерть в рассрочку
Шрифт:
Наталья сидела ни жива ни мертва. Она так крепко прижимала к себе ребенка, будто предчувствовала неминуемую разлуку.
— Ничего вам не будет, — грубовато заявил Ратов. — Возвращайтесь всей семьей. Будете строить мосты и растить сына.
И тут подал голос доселе молчавший англичанин с аккуратной щеточкой седых усов.
— Об этом не может быть и речи! Как представитель министерства внутренних дел, официально заявляю, что насильно депортировать британского подданного никто не позволит. Я говорю о Майкле, — сухо добавил он.
— Согласен, — кивнул
— Но это же бред! — взорвался Ратов. — Как можно разлучать мать с ребенком?! Тем более кормящую, — скосил он глаза на Наталью, которая, стыдливо прикрыв грудь, стала кормить расплакавшегося сына.
— Бред, — согласился Файербрэйс. — Но что же делать?
— Домой! Всей семьей домой! — настаивал на своем Ратов.
Тем временем Наталья закончила кормление, взяла себя в руки и решительно заявила:
— Ну вот что, господа хорошие, куда иголка, туда и нитка. Муж в Союз не может. Раз не может он, не могу и я. А ты, Мишенька, хочешь быть с папой и мамой? — заглянула она под одеяльце. — Он сказал, что хочет жить в Англии, но не один, а с родителями. К тому же ни у кого нет такого молока, как у мамы. А если ее расстраивать, молоко может пропасть.
— Но это невозможно, — холодно заметил англичанин с усиками. — Действие закона распространяется только на Майкла.
Вдруг дверь с треском распахнулась и в комнату взбешенной фурией ворвалась сухонькая, седая женщина с зонтиком наперевес!
— Так я и знала! — столкнула она со стула ближайшего из англичан. — Там, где собираются законники, здравый смысл умирает.
Наталья так и потянулась к ней.
— Не волнуйся, деточка, все будет в порядке. Извини, что задержалась. Этель Кристи, — представилась она Файербрэйсу. — Член Британской квакерской общины. Я защищаю интересы этой семьи. Вы были в Ретфорде? Нет? У вас есть дети? Нет? Когда ваша жена родит, отправьте ее в Ретфорд: пусть поживет в общежитии, где мается эта девочка. Стыд! Позор! Англичане не могут создать приличных условий для своих союзников! Все, хватит. Наша община берет это на себя. Обойдемся без вас. Так вот, джентльмены, я поставлю на ноги всю Англию, но разлучать эту женщину с мужем и ребенком не дам!
— Да мы… и не хотим, — смутился Файербрэйс. — Но закон…
— К черту закон, который ломает человеческие судьбы! — воинственно вскинула зонт Этель Кристи. — Сегодня же соберу журналистов и расскажу, чем вы тут занимаетесь. Популярность вам будет обеспечена, но такая, что побоитесь из дома выйти!
Этель Кристи свое слово сдержала. Целый год не сходили со страниц газет имена Натальи, Николая и маленького Майкла, целый год Англия следила за перепиской крючкотворов-законников с представителями общественных организаций и рядовыми англичанами. А письмо Натальи к Черчиллю было напечатано аршинными буквами во всех газетах.
«Я умоляю вас проявить жалость к несчастной женщине и бедному, обездоленному ребенку, — писала Наталья. — На Вас вся надежда. Мой муж и я всю жизнь будем работать для английского
Самое странное, что даже после публикации этого письма, когда всколыхнулась вся Англия, находились чиновники, которые настаивали на том, чтобы выслать всю семью, или отца выслать, а мать с ребенком оставить. Были и совсем бесчеловечные предложения: отца с матерью выслать, а ребенка оставить.
Но в конце концов победил, действительно, доброжелательный английский народ: в декабре 1946-го Смоленцевым вручили английские паспорта.
Х
— Не кажется ли вам, товарищ Молотов, — говорит Сталин, — что настало время рассмотреть мартовское послание господина Черчилля? Тогда он предлагал опубликовать предупреждение немцам относительно союзных военнопленных, находящихся в их руках. Черчилль его сочинил, Рузвельт подписал. Значит, дело за мной?
— Не совсем так, товарищ Сталин, — заглянул в папку Молотов. — Рузвельт дал согласие подписать этот документ, но при условии, если согласитесь вы.
— А кто должен согласиться первым? Я? — усмехнулся Сталин. — Ну волокитчики, ну канительщики! А еще говорят, что на Западе нет бюрократов.
Вдруг Сталин как-то сник и глубоко задумался. Потом набил трубку, все так же рассеянно начал раскуривать, обжег пальцы, вздрогнул и только после этого пришел в себя.
— Рузвельта уже два дня нет в живых, — вздохнул он. — Это потеря. Это большая потеря! Когда он учился в привилегированных университетах, мы сражались на баррикадах, когда он стал сенатором, мы были на каторге, когда его назначили помощником морского министра, мы бились под Царицыным, а вот, поди ж ты, ни с кем мне не было так просто, как с ним. Благородный он был человек. Чистый и честный. И интеллигентный! Это был настоящий интеллигент, не чета некоторым! — неизвестно на кого рассердился Сталин. — Поэтому я подпишу. Раз просил Рузвельт, то подпишу. Где оно, это обращение, у вас?
— У меня, товарищ Сталин, у меня, — торопливо ответил Молотов. — Но дело в том, что Рузвельт не успел его подписать, а Трумэн… Мы еще не знаем, как относится к этому документу новый президент. Может быть, подождем? Или попросим Черчилля уточнить позицию Трумэна?
— Резонно, — согласился Сталин. — Но текст-то у вас есть?
— Конечно, товарищ Сталин. Иден прислал нам копию.
— Читайте.
— И послание, и текст обращения?
— Послание — документ частный, поэтому перескажите его суть. А по обращению пройдемся с лупой: оно будет опубликовано и станет историческим документом.