Смерть в рассрочку
Шрифт:
Тот криво ухмыльнулся, вскинул автомат и его тупым рылом подтолкнул съежившегося до размеров воробья Поляченко.
— Нале-во! Правое плечо вперед, шагом марш! — скомандовал Гуреев, и колонна двинулась к стоящему на отшибе пакгаузу.
Юматов и Мартин, наблюдавшие за этой сценой с борта судна, кинулись в рубку и схватили бинокли.
Колонна медленно втягивалась в распахнутые ворота полуразрушенного пакгауза. Внесли туда и носилки. Потом подполковник построил автоматчиков, потряс какими-то бумагами и, рубанув рукой, отдал приказ. Автоматчики вошли в ворота.
И хотя грохота очередей Мартин
А охранники один за другим выходили из пакгауза, дрожащими руками скручивали цигарки и старались не смотреть на крытые грузовики, въезжающие в ворота… Через полчаса мрачная колонна скрылась в надвигающихся сумерках.
— Все! — швырнул бинокль Юматов. — Больше не могу! Эта работа не по мне. Ухожу! — бережно снял он мундир. — В священники. Или я замолю этот грех, или наложу на себя руки.
Отгремели залпы победных салютов, превратились в руины Хиросима и Нагасаки, родились первые послевоенные дети, на изрытых траншеями полях зазеленела посеянная вчерашними солдатами озимая пшеница, близилась к завершению трагедия советских военнопленных.
В конце войны в западной части Германии находилось около двух миллионов советских граждан. После капитуляции рейха эта цифра ежедневно увеличивалась на двадцать-тридцать тысяч человек.
Но в советской зоне находилось несколько тысяч английских и американских военнопленных, их возвращение впрямую зависело от того, насколько быстро будут переданы советскому командованию русские пленные. После подписания Лейпцигского соглашения англичане и американцы перестали церемониться с оказавшимися в их распоряжении русскими. За два месяца они перегнали в советскую зону около полутора миллионов отчаявшихся людей.
Но не все позволяли обращаться с собой, как с бессловесными животными. Закаленные войной и пытками, они сражались до конца.
XI
Концлагерь выглядит уже не так, как при немцах: нет пулеметных вышек, не дымят трубы крематория, гораздо ниже забор из колючей проволоки, но ворота остались, и охрана, правда в американской форме, с оружием не расстается.
Около бывшей комендатуры собралась большая группа разношерстно одетых людей. Одни курят, другие жуют резинку, третьи что-то на что-то меняют. Но вот в открытый кузов «студебеккера» впрыгивает бравый американский майор, следом пытается вскарабкаться пожилой переводчик, но у него ничего не получается. Тогда майор рывком втаскивает его в кузов и, как куклу, ставит на ноги. Толпа дружно хохотнула, а кто-то и зааплодировал.
— Вы меня знаете, — широко улыбаясь, начал офицер. — Я — майор Кингдом. Раньше был танкистом, а теперь… Э-э, что там говорить, должность у меня паршивая, — махнул он рукой. — В Штатах ждет жена, двое ребятишек, я уж не говорю о друзьях и подругах. Все думают, что вот-вот вернется опаленный войной боевой офицер, а я, страшно подумать, комендант лагеря. Да еще какого! Что я им расскажу?… А кстати, кто-нибудь был в этом лагере при немцах?
Взметнулось несколько рук.
— Сочувствую, друзья, — панибратски продолжал он. — Мы хотели снести все бараки к
Толпа угрюмо загудела.
— Тогда сделаем так, — резко изменил тон Кингдом. — Бараки я сейчас закрою — нужно произвести дезинфекцию, а вы постойте и подумайте. Говорят, свежий воздух прочищает мозги. Сегодня всего десять градусов. А в России морозы покрепче, не так ли?
— Как вам не стыдно!
— Это издевательство!
— А еще офицер!
— Тоже мне, союзничек! — неслось из толпы.
— До отбоя ровно восемь часов, — взглянул на часы Кингдом. — Спать будете в продезинфицированных бараках, это я вам обещаю. А пока гуляйте! — спрыгнул с грузовика Кингдом и скрылся в здании комендатуры.
Бегут стрелки часов. Завывает ветер. Метет поземка. Американские офицеры курят, пьют виски, играют в карты, закусывают, а за окном жмутся друг к другу легко одетые русские люди.
Наконец, молоденький американский лейтенант, почти мальчик, не выдерживает и, боясь собственной смелости, бросается к майору.
— Послушайте, Кингдом, это свинство! Вы что же, их уморить хотите?! Думаете, суд примет во внимание вашу идиотскую затею с дезинфекцией?!
— Что-о-о?! — взревел Кингдом. — Мальчишка! Сопляк! Да я тебя в порошок сотру!
— С вашего позволения, лейтенант Дуглас, — еще больше побледнел лейтенант. — Вы, кажется, работали на заводе моего отца? Заведовали рекламой? Надеюсь, вы уже решили, чем займетесь после демобилизации? О рекламном бизнесе, скорее всего, придется позабыть: отец таких шуток, — кивнул он за окно, — не любит.
Теперь пришел черед побледнеть майору. Из бравого вояки он мгновенно превратился в заискивающего клерка.
— Генри Дуглас?! Я не знал, что вы сын босса. Что же вы? Мы бы всегда… как это… нашли общий язык. А что касается этих, — указал он за окно, — то у меня приказ. Надо сделать так, чтобы они добровольно сели в вагоны. Послезавтра все должны быть в советской зоне.
— Я не знаю, как это делается, — пожал плечами лейтенант, — но издеваться над людьми нельзя. Вы никогда не были в церкви и не слышали о том, что с людьми надо поступать так, как если бы хотели, чтобы поступали с вами?
Майор туповато взглянул в чистые глаза Генри, скрежетнул зубами и рявкнул в приоткрытую дверь:
— Сержант, открывайте бараки! И не забудьте эту ораву накормить. Уж что-что, а аппетит они нагуляли.
Кингдом взглянул на часы и мрачновато, но не без доли восхищения добавил:
— Невероятно, но они продержались семь часов! И никто не пикнул, ни один! Я бы не смог… Даже за сотню долларов в час, — после паузы процедил он.
Тем временем сержант распахнул двери бараков и, зябко пританцовывая, вернулся обратно. А русские, с трудом отрывая от земли и едва переставляя ставшие деревянными ноги, двинулись к теплу. Самое странное, они не набросились на баки с Горячей пищей, а… негнущимися руками стали сколачивать крест. Потом расчистили проход, сдвинули несколько столов, накрыли их белой простынью и водрузили крест. Откуда-то взялись и иконы.