Смерть в Сонагачи
Шрифт:
Она хотела добавить, что, если дела пойдут совсем плохо, девочки могли бы переехать к ней. В Сонагачи была школа, и, что бы кто ни говорил, дети секс-работниц могли рассчитывать на лучшую жизнь: кто-то стал врачом, кто-то пошел в журналистику. Но она знала, что не сможет переубедить брата. На двенадцать лет младше, он почти годился ей в сыновья, да она и относилась к нему как к сыну. Впрочем, даже сейчас он не остался бы у нее и на одну ночь. Лали полагала, что его жена скорее перережет девочкам горло и сбросит их в реку, чем отправит сюда. Но она не обижалась на нее. Напротив, даже испытывала некоторую гордость. Жену брата она никогда не видела, но, когда он пришел рассказать ей о предстоящей женитьбе, позаботилась о том, чтобы мальчик
– А еще крыша, – продолжал он. – В прошлый муссон часть кровли обвалилась. Я собирался починить, но в тот год люди ростовщика…
– Сколько? – перебила его Лали.
Брат замялся, посмотрел на нее, но она повернулась к нему спиной, зажигая маленькую газовую горелку.
– Пятьдесят тысяч, – произнес он, заставив Лали внутренне содрогнуться.
Она подула на горелку, полыхая от ярости, которую выплескивала в войне с невидимыми засорами, сгоревшими кусочками пищи и непокорной грязью.
Потом она сидела рядом с ним и смотрела, как он ест.
– Дай мне месяц. Я посмотрю, что можно сделать. Ты подождешь месяц? – спросила она.
Брат кивнул, жадно запихивая в рот рис.
Лали положила ему на тарелку еще риса и остатки овощей. Он поднял глаза, услышав скрежет ложки по дну железной миски – хорошо знакомый им обоим глухой звук, означающий пустоту. Их натренированные уши улавливали его с самого раннего детства.
– С мамой все в порядке, – заговорил он вполголоса, избегая смотреть на Лали. – Немного лучше в этом месяце. Артрит не проходит, но она держится.
Лали кивнула. Она никогда не спрашивала о матери, но брат все равно вставлял несколько слов, прежде чем уйти. Она обратила внимание на проблески седины в его щетине и поразилась этому несвоевременному проявлению возраста. Кто-то взял да и поместил болезненную тощую фигуру ее брата, мальчика с широко раскрытыми глазами и сопливым носом, в невидимую камеру, где он состарился, превратившись в усталого неудачника, который привык тихо и смиренно проигрывать.
Она не знала, как он нашел ее в первый раз. Однажды кто-то из девушек привел его, сказав, что он искал ее на улице. Его голова была обрита наголо, а из одежды на нем болталась лишь белая набедренная повязка, запачканная во время путешествия в Калькутту. Лали уставилась на него. Нырнула в океанические глубины своей памяти, выуживая воспоминание, которое могло быть сном, выдумкой, фантазией. Потом хлынули слезы, смывая потрясение. Малини оказалась рядом в тот момент, и она держала Лали в удушающих объятиях, которые не давали ей утонуть в горе, необъяснимом и непредсказуемом.
Позже он рассказал ей о смерти их отца. Для нее этот человек умер давным-давно. В тот вечер, когда ее увезли, когда он продал ее, она видела его пьяным в канаве у реки. Лали могла бы поклясться, что он был мертв – мухи кружили над ним, как кружат над дохлыми котятами в дальнем конце поля. Может, она это выдумала, а может, он и впрямь умер, в то время как его тело продолжало жить, управляемое бесконечными молитвами и благословениями ее матери. Как бы то ни было, в воспоминаниях Лали он остался смердящим трупом, облепленным мухами. А вот брат вернулся, разыскал ее и с тех пор навещал – не так уж часто, но достаточно, чтобы напоминать о том, что за плечами у нее история, которая началась где-то в другом месте. Что она не просто существует здесь, в этой клоаке, где девушки истекали кровью, как туши в лавке мясника.
Лали смотрела, как брат пьет из железной кружки, которую она поставила рядом с его тарелкой. Держал кружку высоко над головой, заливая воду в открытый рот. Это зрелище вызвало у нее приступ злости – выходит, едой он не брезговал, но губами не хотел прикасаться
Прежде чем Лали успела вымыть посуду и выставить ее на просушку, он подхватил свой потрепанный темно-бордовый шоппер с выцветшим логотипом какого-то магазина. Она вышла его проводить, пока не заметила, как растерянно он поглядывает на женщин вокруг, которые рано приступили к вечерней работе и уже зазывали клиентов. Лали замедлила шаг, в то время как он, наоборот, зашагал быстрее, опустив голову, чтобы не видеть ничего, кроме грязной дорожки, тянувшейся к выходу.
Мужчина задремал. Лали растолкала его, приводя в чувство. Напоминая, что его время истекло, она слезла с кровати. Он открыл глаза и посмотрел на нее. Даже не пытаясь подавить зевок, таращился затуманенным взглядом. Лали вздохнула, отворачиваясь. Одежда выдавала в нем работягу, и он явно нуждался в полноценном отдыхе. Может быть, трудился весь день, копал землю на стройке или ремонтировал машины, а теперь наверняка мечтал пойти туда, где такие, как он, засыпают как убитые. Лали затянула узел на шароварах и накинула поверх камизу [18] . И придержала дверь, выпроваживая клиента.
18
Камиза – длинная нательная рубаха.
С улицы в комнату долетали обрывки разговоров. Какие-то голоса казались знакомыми, или, может, знакомы были сами разговоры. Пронзительный смех, многословный торг. Последний клиент заплатил немного, но надел презерватив без всякого сопротивления. Она достала деньги и расправила банкноты. Две из них были новыми банкнотами в двести рупий. Лали крепко зажала их между пальцами. Они еще слегка хрустели, хотя от мужского пота стали влажными. Положила деньги в сумочку, потом проверила телефон, пролистывая текстовые сообщения, и на мгновение пожалела, что среди них нет весточки от Тилу. Это избавило бы ее от необходимости выходить на улицу, стоять в дверях и разговаривать с незнакомцами.
Лали приложила ладонь ко лбу и закрыла глаза, отгораживаясь от хаоса улицы. Кто-то запустил музыку на полную громкость. Скорее всего, парень, который управлял небольшим магазином возле «Голубого лотоса». Она мысленно отсчитала часы, прошедшие с тех пор, как Мохамайю нашли мертвой. У нее перехватило дыхание, подступила волна тошноты. Подчиняясь непонятному порыву, она вскочила с кровати, выбежала в коридор и оказалась на пороге комнаты Мохамайи. Железный засов на двери не был задвинут. Лали прикоснулась к нему, раздумывая, стоит ли заходить внутрь. И что она найдет там? Дух Майи? Могла ли Майя парить в зловонном воздухе комнаты, застрявшая в лимбе, между раем и адом?
Почувствовав чью-то руку на своем плече, она чуть не выпрыгнула из кожи.
– Это всего лишь я, – сказала Амина и добавила: – Не ходи туда.
Они медленно побрели по коридору. Нимми стояла возле своей двери под тусклым светом лампочки, и узорчатая паутина отбрасывала тени на ее лицо. Между ее грудями пролегал край красного сари, отчего груди напоминали высокие берега полноводной реки. Она скользнула взглядом по Лали и Амине, и Лали отвела глаза.
– У тебя не найдется таблетки кроцина? [19] – тихо спросила Амина.
19
Кроцин – анальгезирующее, противовоспалительное и обезболивающее средство.