Смерть в своей постели
Шрифт:
— Шаланда в эфире! — услышал он радостный голос.
— Судя по тону — у тебя победа?
— Да! — орал в трубку Шаланда. — Победа, Паша, полная и бесповоротная.
— Поздравляю!
— Вулых задержан. В трехстах километрах от города. И при нем миллион долларов.
— Не понял? — осел Пафнутьев на своем стуле.
— Повторяю для тугоухих, у Вулыха, в его спортивной сумке обнаружен наличными, в пачках, стодолларовыми купюрами… Миллион. Как это тебе, Паша, нравится?
— Поделишься? — усмехнулся Пафнутьев.
— Не
— Приеду, — сказал Пафнутьев, и едва отключился от связи, как телефон запищал снова. На этот раз его разыскивал анатом. Пафнутьев сразу представил толстые очки с зеленоватыми стеклами, красные шелушащиеся руки, скорбный взгляд человека, который всегда сообщает людям что-то чрезвычайно печальное.
— Павел Николаевич? Очень рад. Простите, отвлеку вас на одну минуту.
— Хоть на час! — заорал Пафнутьев, чтобы хоть как-то перебить впечатление от этого мертвенного голоса.
— Я по поводу трупа Объячева…
— С ним опять что-то случилось?
— Да, как это не прискорбно. Дело в том, Павел Николаевич, что он был обречен и без насильственных действий по отношению к нему в бытность живым человеком.
— Как-как? — Пафнутьев не понял причудливых слов эксперта и вынужден был переспросить.
— В бытность живым человеком, — повторил эксперт. — Так вот… Он облучен.
— Это как?
— Получил сильную дозу радиации, несовместимую с дальнейшей жизнью.
— Как же это все понимать?
— Сие есть тайна великая, — ответил эксперт печально. — И непостижимая. С вашего позволения.
— У вас есть официальное заключение?
— Да. И я готов представить его в любой удобный для вас момент. Хоть сегодня, хоть завтра, хоть послезавтра. И в любой из последующих дней. У меня такое впечатление, что наш клиент чувствовал себя плохо последнее время.
— Значит, ему просто помогли?
— Сие есть…
— Да, знаю, тайна великая и непостижимая.
— Полностью с вами согласен.
Пафнутьев продолжал разговор уже без надежды узнать что-то новое, но задавал вопросы, выслушивал ответы, чтобы привыкнуть к новости, которая опять, уже в который раз, переворачивала все его версии и догадки. И чувствовал Пафнутьев, понимал, да что там, наверняка знал, будут, будут еще загадки, будут тайны великие и непостижимые.
— Большое спасибо, — произнес, наконец, Пафнутьев в трубку. — Вы меня просветили и наставили на путь истинный. Чрезвычайно вам благодарен. Я скоро приеду. До встречи.
Худолей выслушал Пафнутьева с видом совершенно невозмутимым и даже загадочным. Собственно, загадочность и была в его невозмутимости. Пафнутьев рассказывал о задержании Вулыха с миллионом долларов, о звонках Шаланды, восторженных и горделивых, о том, что Объячев, оказывается, был просто обречен, и травить его, протыкать спицами и расстреливать не было никакой надобности — просто вдруг одновременно многие почувствовали, что терпение их на исходе. Худолей кивал, но в кивках его была какая-то снисходительность. Дескать, если, Паша, тебе больше не о чем рассказать, то я готов выслушать и эти твои побасенки, давай, валяй, рассказывай.
— Сколько, говоришь, при нем было денег? — скучающе спросил Худолей, высматривая что-то за окном.
— Миллион.
— Естественно, долларов?
— Долларов, — кивнул Пафнутьев, пытаясь понять — что происходит с его экспертом?
— Надо же, — беззаботно удивился Худолей. — Большие деньги. Неужели можно столько заработать на строительстве домов? Мне кажется, что столько заработать на строительстве домов трудно. Как ты, Паша, думаешь?
— Согласен с тобой. — Пафнутьев все больше настораживался, глядя на Худолея, на его легковесную манеру разговора — так бывало, когда эксперт находил нечто настолько неожиданное, переворачивающее ход следствия, что все остальные находки попросту меркли и теряли смысл.
— Я вот думаю, что милиционеры, которые задержали Вулыха, поступили не совсем разумно. А если говорить откровенно и называть вещи своими именами, то они поступили так глупо, что никогда в жизни поступить глупее им уже не удастся.
— Это в каком же смысле?
— Они должны были оставить Вулыху сто тысяч, а остальные поделить между собой. И жили бы в лучших домах, их дети учились бы в английских институтах, жены ходили бы в греческих шубах, а сами они попивали пивко на Канарских, Багамских, Фолклендских и прочих островах. А вместо всего этого получат запись фиолетовыми чернилами, скрепленную опять же фиолетовой печатью.
— Какую запись? — не понял Пафнутьев.
— В трудовой книжке. Спасибо, дескать, вы славные ребята, и мы очень вами гордимся.
— Я спросил у Шаланды о том же… Там действительно вышла накладка… Когда ребята задержали Вулыха и доставили в отделение, они не знали, что у него в сумке. Сумку вскрыли уже в кабинете начальника. Вокруг стола собралось все отделение, включая дежурного, водителя и секретаршу. Человек семь, не меньше.
— Если бы они этот миллион поделили на семь человек, все те прелести красивой жизни, о которых я только что говорил, стали бы доступны всем семерым.
— Невозможно, — вздохнул Пафнутьев. — Это уже было невозможно.
— Почему?! — наконец в голосе Худолея прорвались какие-то живые нотки.
— Обязательно произошла бы утечка информации. Втроем — Вулых и два милиционера… Все было возможно. Но когда их стало семеро… Исключено. Обязательно произошла бы утечка. Кто-то что-то ляпнул бы по пьянке, шуба у одной жены неизбежно бы оказалась лучше, чем шуба у другой жены, Багамские острова в чем-то превосходили бы Канарские… Печально, но это так.