Смерть в своей постели
Шрифт:
— Есть.
— Давай, показывай.
— А если нету?
— Плохо. Придется с нами пройти.
— Куда?
— Старик, — скучающе протянул первый милиционер, тощеватый, хиловатый, но разговорчивее и доброжелательнее рыжего своего напарника. — Ну, куда мы тебя можем повести… Не в баню же. В линейное отделение милиции.
— А может, договоримся? — неловко намекнул Вулых на возможность сговора, даже как бы пообещал что-то.
— Там и договоримся. — Нельзя сказать, что рыжий не понял намека, понял, прекрасно все понял, и окинул взглядом фигуру Вулыха, две пустые бутылки из-под пива, сумку — потертую, заношенную, в некоторых местах схваченную медной проволокой… Опять же, электричка, небритая физиономия, заискивающий взгляд… Ну, попытается мужик сунуть полсотни, да и те мелочью. Ну, расколется, ну, раскошелится — каждому по полсотни даст… Нет, не стоит связываться. А если окажется, что тот самый… Награда будет куда круче. — Давай, старик, шарь по карманам, ищи свои ксивы.
— Ксивы? — не понял Вулых.
— Документы, значит, — сказал рыжий и еще раз убедился в правильности своего вывода — если мужик не знает слова «ксивы», значит полный лох.
Некоторое время Вулых сидел неподвижно и прикидывал, как поступить. Оттолкнуть милиционеров, броситься по проходу к выходу… Нет, догонят, морду набьют, и все будет еще хуже. Может, и в самом деле простая проверка документов? — мелькнула обнадеживающая мыслишка, — может, зря запаниковал… Отъехал-то порядочно, уже другая область…
Не говоря ни слова, Вулых полез во внутренний карман нейлоновой куртки, для виду порылся там, перебирая в пальцах уже нащупанный паспорт, прикидывая — не может ли он еще что-нибудь сказать, предложить, чтобы все-таки обошлось, и поехал бы он дальше, никого не трогая, никем не интересуясь. И достал бы третью, последнюю бутылку пива из своей сумки, открыл бы ее о подоконник и первые глотки из горлышка сделал бы большие, свободные, чтобы ощутить остроту и свежесть только что открытого пива.
Но нет, в голову ничего не приходило, и он как-то подневольно вынул паспорт и протянул тощему милиционеру. Нутром почувствовал, что этот человек проще, доступнее, добрее.
— Ага, — сказал тот. — Понятно. Вулых Васыль Мирославович. — И со значением посмотрел на рыжего. Вулых заметил, — простые люди подобные вещи замечают сразу, — как бы окаменели черты лица у рыжего, как бы обострились. Он словно сгруппировался и сейчас уже готов был в доли секунды опередить Вулыха, что бы тот не затеял — вдруг выхватит пистолет, взмахнет ножом, бросится в окно или бежать по проходу… Все это уже предвидел рыжий и ко всему был готов.
— А, ну-ка. — Взяв у напарника паспорт, он всмотрелся в фотографию молодого еще Вулыха, глупого и счастливого, — он тогда только закончил школу, бегал за своей нынешней женой, и не было у него еще двоих детей и никого из родителей еще не хоронил. — Все ясно, — сказал рыжий. — Придется тебе, старик, с нами пройти.
— Зачем? — обмер Вулых.
— Пара пустяков. Не переживай, в крайнем случае, переночуешь.
— Если все нормально, — подхватил тощий, — посадим тебя утром на львовский поезд, и в тот же день будешь дома.
И понял, понял бедный Вулых, что дома он будет нескоро, ох, нескоро. Уже не в силах поступать разумно и здраво, вскочил он со своего места, рванулся к выходу, зная в то же время, что бесполезно это, что будет еще хуже, но это уже был рывок отчаяния, рывок животного — окруженного, офлажкованного, взятого на прицел…
Рыжий ждал чего-то подобного, и Вулых не успел даже выскочить в проход, не успел сделать ни шага к тамбуру, к двери, к свободе — плотный милиционер оказался на удивление ловким и шустрым. Едва Вулых проскочил мимо него, как он в ту же долю секунды сзади обхватил его за туловище, прижав руки к бокам так, что Вулых не мог даже пошевелиться. Тощий тут же изловчился и, не теряя времени, надел на него наручники.
— Ну, что же ты, старик, — осуждающе пробормотал тощий. — Так нельзя… Все же можно было по-хорошему.
Вулых молчал, глядя на пол, где одиноко лежали две крышки с бутылок, которые он успел выпить. «Третью без меня выпьют», — подумал он с такой болью, будто именно это сейчас было самым важным для него.
Электричка завизжала, раздался скрежет тормозов, она резко сбавила скорость, за окном замелькали фонари платформы, какие-то буквы, несколько поздних пассажиров, дождавшихся, наконец, электричку, обрадованных, что не отменили, что пришла все-таки.
Уже выходя в тамбур, Вулых оглянулся в последней надежде, но и она рухнула — сразу за ним шел плотный, а в двух шагах сзади тощий нес его сумку. И в этом было самое печальное, самое безнадежное.
В линейном отделении посмотреть на задержанного собралось человек пять-семь, собрались все, кто был в это время здесь, кто еще не успел уйти домой.
— Вулых Васыль Мирославович? — радостно приветствовал его начальник отделения, длинный сутулый майор. — Так вот ты какой, оказывается! А мы-то тут все думали, какой он, Вулых… Три области на ноги подняли! Тыщи людей задействовали! Это ж надо! Да куда ж тебе, бедному, просочиться сквозь такую сеть! Твоя сумка? — спросил майор, указывая на залатанную медной проволокой синюю спортивную сумку.
Вулых молчал.
Все штатные милиционеры отделения сгрудились вокруг стола и молча ждали продолжения разговора.
— Сумка, спрашиваю, твоя? — настаивал майор.
— Да его сумка, его! — досадливо подтвердил рыжий.
— Помолчи! — Голос майора чуть изменился, самую малость, но сразу стало ясно — его балагурство наносное, на самом деле он не такой и должность начальника занимает не случайно. Металл, звонкий такой металл, чуть-чуть, самую малость прозвучал в его голосе, и Вулых чутко это уловил и сделал для себя вывод единственно правильный — «Будут бить».
— Моя сумка, — сказал он.
— Очень хорошо, — опять развеселился майор. И подойдя к столу, одним точным движением раскрыл сумку и начал выкладывать на стол все ее содержимое — старую одежду, комнатные шлепанцы, носки, нижнее заношенное белье. И продолжал опорожнять сумку, пока не добрался до плотного пакета, завернутого в мятую газету. Развернув сверток, майор как-то весь оцепенел и, побледнев, медленно обвел глазами сотрудников — в его руках была пачка долларов, сантиметров десять толщиной.