Смерть в своей постели
Шрифт:
Общий тяжкий вздох прозвучал в комнате.
Сунув руку в сумку, майор вынул еще один такой же пакет, потом еще один, еще… И всего их оказалось десять.
— Сколько же здесь? — спросил майор без вопроса, каким-то мертвым голосом, и поднял на Вулыха пустые глаза.
— Миллион, — ответил тот.
В суете последних дней у Пафнутьева совершенно не было времени встретиться с женой объячевского телохранителя Екатериной Вохмяниной. Но он не выпускал ее из виду, поглядывал искоса, с интересом и настороженностью,
— Что-то вы пренебрегаете мною, Павел Николаевич, — сказала она как-то, подавая на стол. — Со всеми уже побеседовали, выводы свои нехорошие сделали…
— Почему нехорошие?
— А! — она махнула полной рукой. — Выводы хорошими не бывают. Если уж дело дошло до выводов — все, сливай воду.
— Поговорим, — пообещал Пафнутьев, придвигая к себе тарелку с пельменями. — Никуда нам с вами от этого не деться.
— Всегда к вашим услугам, — произнесла она слова несколько странные — не то шутливые, не то излишне церемонные, не то просто лакейские.
Пафнутьев быстро взглянул на Вохмянину и успел, успел все-таки заглянуть ей в глаза до того, как она отвернулась. Не было в ее глазах ни шутки, ни лакейской угодливости.
— Зайду к нам после обеда.
— Жду, — сказала Вохмянина, и Пафнутьев опять почувствовал, что и эти слова как бы поперек, как бы с вызовом. Он замер над своей тарелкой, посидел некоторое время, не поднимая головы, ища причину такого поведения поварихи. По характеру она явно была сильнее многих здесь, и за ее уверенностью что-то стояло, что-то таилось. Это Пафнутьев не просто чувствовал, это он уже знал.
— Приду, — кивнул Пафнутьев.
— На втором этаже по коридору последняя дверь направо.
— Помню.
Когда после обеда Пафнутьев поднялся на второй этаж и, пройдя по коридору, постучался в последнюю правую дверь, он даже предположить не мог, что увидит, войдя в комнату.
— Открыто, входите, — раздался голос Вохмяниной.
Пафнутьев медленно открыл дверь, заглянул и лишь потом решился переступить порог. Перед ним в кресле, в полураспахнутом халате сидела Вохмянина. Ничего общего с той женщиной, которую он видел всего полчаса назад, у нее не было. Ни передника, ни дурацкого чепчика, ни шлепанцев, в которых она обычно передвигалась по дому.
Пафнутьев оторопел.
Все те схемы, версии и предположения, которые он выстраивал до сих пор, попросту рухнули от одного вида еще одной красавицы. Длинные темные волосы на затылке схвачены широкой лентой, халат продуманно распахнут, и молодое, полное срамных сил бедро смотрело на Пафнутьева откровенно и вызывающе. На узкой ухоженной ступне покачивался мохнатый шлепанец с заячьей мордой и длинными ушами. В руке у Вохмяниной была большая пузатая рюмка, в которой плескалось все то же золотистое виски. В этом доме, похоже, все пили только виски.
Пафнутьев
— В этом доме, похоже, пьют только виски?
— А почему бы и нет? Напиток хороший, завезен в достаточном количестве, хозяйка не возражает.
— Она и сама, как я понял, не прочь пригубить?
— Пригубить? — Вохмянина рассмеялась, впервые показав Пафнутьеву прекрасные зубы. — А почему вы не скажете, что потрясены, увидев меня в таком виде?
— Я потрясен, увидев вас в таком виде.
— Вы просто повторили мои слова.
— Да, но я их повторил потому, что они в полной мере передают мое впечатление. Вы и сами видели, как я обалдел, едва переступил порог.
— Точно обалдели? — Вохмяниной, видимо, нравилось обсуждать собственные достоинства. Она была женщиной крупной, сильной, чуть полноватой но, похоже, не стремилась сбросить ни единого из всех прекрасных своих килограммов.
— А кто не обалдеет, — безутешно проговорил Пафнутьев, усаживаясь на стул напротив Вохмяниной.
— Да, действительно, я таких не встречала.
— И не встретите! — Пафнутьев чувствовал, что выдыхается, что произносить новые слова о прелестях Вохмяниной ему становится все труднее, но внешне он был беззаботен, широко улыбался и откровенно любовался Вохмяниной.
— Итак, вопросы. — Она чутко уловила перелом в его настроении, и первой перешла к делу. Пафнутьев мысленно поблагодарил ее за великодушие и попытался сосредоточиться — молодое бедро Вохмяниной, уходящее куда-то в глубь складок халата и там, в полумраке, теряющее четкие очертания, все-таки сбивало Пафнутьева с толку, все-таки мешало ему сделаться сухим и четким. — Мне кажется, я должна сесть скромнее? — усмехнулась женщина.
— Не обязательно, — смутился Пафнутьев, но тут же вышел из затруднения. — Можете оставаться в такой же позе, уже привык, жалко расставаться.
— С чем?
— Со столь прекрасным видом.
— А вы шалун! — рассмеялась Вохмянина.
— Только на словах, только на словах, поскольку профессия научила меня вязать слова в любом количестве, качестве, в любом содержании и даже без всякого содержания.
— Жаль.
— Спасибо, конечно, за столь приятное словечко, но… Не жалейте, не надо.
— А я и не жалею!
— А я знаю! — теперь уже рассмеялся Пафнутьев и закручинился, затосковал, поскольку понял — с этим человеком легкого разговора не будет.
Вохмянина владеет собой, она подготовилась и, слегка захмелев, похоже, впала в этакий неуязвимый кураж, все его слова будут ее если не смешить, то просто потешать. Не пробить ее сегодня, ох, не пробить, — причитал про себя Пафнутьев, асам тем временем уже строил, строил коварные свои вопросы, уточнения, облекая профессиональное любопытство в форму светской беседы — легкой и непринужденной. Умел он это, умел, но чрезвычайно редко приходилось ему проявлять свое высокое мастерство.
— Знаете, Катя, у меня такое впечатление, что вы — едва ли не единственный здравый, разумный человек в этом доме.