Смертельно опасны (антология)
Шрифт:
Ее самолет несся к земле, как пылающая комета. Бедняга. Ей хотелось заплакать, но за все эти тяжелые месяцы она забыла, как это делается.
Бой тем временем продолжался. Она потеряла из виду Инну, но та, несомненно, прикрывала ее, не давала подстрелить в воздухе. Да хоть бы и подстрелили, тогда она погибнет в бою. Кто знает, чье это поле внизу, кто найдет ее первым, свои или немцы. «У нас нет военнопленных, есть только…»
Хуже всего, что от тебя уже ничего не зависит. Ветер уносил капающую из ноги кровь. Может, она и до земли не дотянет.
В небе вдруг стало тихо, но Раиса ничего уже больше не могла разглядеть.
Открыв глаза, она увидела над собой деревянные стропила. Она лежала на койке в ряду других коек – должно быть, в полевом госпитале. Люди, снующие вокруг, говорили, к счастью, по-русски. Ее нашли. Она дома.
Шевельнуться не получалось, да и не очень хотелось. Ее вполне устраивало лежать вот так, не чувствуя боли, обещавшей скоро дать знать о себе.
– Очнулась, Райка!
Стул скрежетнул по бетону, и над ней нависло лицо Давида. Бритый, аккуратно подстриженный, форма чистенькая, хоть сейчас на парад. Совсем как на карточке, которую он прислал домой с фронта. Снится ей, что ли? Или это не госпиталь вовсе, а рай?
– Скажи что-нибудь! – Нет, в раю он бы так не тревожился.
– Давидка! – хрипло выговорила она и облизнула сухие губы. – Ты живой! Что с тобой было?
Он только плечами пожал:
– Наш взвод отстал от своих. Вели в лесу бой с немецкими танками, а тут вдруг буран – весной-то! Половина обморозилась, пришлось их тащить на себе. Несколько недель выбирались.
Они заблудились, только и всего. Будь здесь Софин, она дала бы ему по морде.
– Жаль, посмеяться нельзя – грудь болит, – сказала она.
Давид больше не улыбался – видно, и его по возвращении в часть допрашивал особист. Раиса умолчала о Софине и решила сжечь письма, которые писала брату все это время.
– Как же я рад тебя видеть! – Он взял ее за руку, свободную от бинтов, и она сжала пальцы изо всех силенок, что у нее сохранились. – Твой Гриднев сообщил, что ты ранена, и я сумел вырваться на денек.
– Да, меня сбили, – проговорила она. – Пришлось прыгать, не знаю, что было дальше.
– Твоя ведомая передала координаты по радио, и туда послали поисковую команду. Говорят, на тебя смотреть было страшно.
– А что я четвертого немца сбила, не сказали тебе? Еще один, и я ас. – Первой и даже второй женщиной-асом ей уже не стать, но все-таки.
Давид помрачнел и отстранился немного.
– Чего ты?
Он сморщился, и глаза у него блестели. Она, девчонка, даже по своему самолету не плакала, а он…
– Тебя комиссуют по здоровью, Раиса.
– Как это? Почему? Я ведь поправлюсь еще…
– У тебя сломаны обе ноги, половина ребер, плечо вывихнуто. Плюс две огнестрельные раны и сотрясение мозга. Ты долго еще не вернешься в строй.
Неужели все так плохо? Она пока ничего такого не ощущала.
– Но мне станет лучше…
– Ты лежи пока. Отдыхай.
Ей осталось сбить всего один самолет.
– Давидка,
– Райка! – позвал звонкий голос, и ее ведомая, за неимением других стульев, опустилась на колени у койки. – Ты прямо как мумия. – Инна поправила выбившуюся из-под бинтов прядь волос и получше укрыла Раису.
– Инна, это мой брат Давид.
Девушка вытаращила глаза. Раиса хотела объяснить, что «пропавшие без вести» иногда находятся сами, но тут Давид встал и уступил Инне стул. Они стояли по обе стороны койки, глядя друг на друга через Раису. Инна, спохватившись, протянула Давиду руку, и он, прежде чем ответить, вытер ладонь о штаны – ну что за манеры.
– Раиса мне много о вас рассказывала, – сказала Инна.
– А мне о вас, в письмах.
Инна зарделась. Ну что ж, худа без добра не бывает.
Раиса ждала поезда на платформе воронежского вокзала. Одна рука была на перевязи, другой она опиралась на трость и не могла нести свой багаж.
Начальству следовало бы знать, что так легко она не уступит – закалилась в борьбе за право летать. Главное, писать не переставая во все инстанции. Может, она и Давида вернула тем, что не переставала ему писать?
Когда ей в виде компромисса предложили обучать других пилотов на подмосковном аэродроме, она согласилась. С хромотой и палкой свыкнуться можно: она по-прежнему будет носить военную форму со всеми регалиями и держать голову высоко.
Боевые вылеты, как ни печально, больше не для нее.
– Ты точно хорошо себя чувствуешь? – спрашивала Инна, пришедшая ее проводить. Давид вернулся в свой полк, но они с Инной договорились писать друг другу.
– Лучше не бывает.
– Как-то непривычно, что ты на месте стоишь. – Глаза у Инны подозрительно увлажнились. – Раньше все носилась туда-сюда как наседка.
Раиса улыбнулась такому сравнению.
– Писать-то мне будешь?
– Конечно. Все наши сплетни буду передавать.
– Ага. Сообщай, сколько еще Литвяк немцев собьет.
– Она, похоже, в одиночку войну выиграет.
Через несколько месяцев Раиса прочтет в газете, что самолет Литвяк сбит над вражеской территорией и ни он, ни тело пилота не найдены. Первую в истории женщину-аса объявили пропавшей без вести.
Издали донесся свисток паровоза.
– Нет, скажи: все правда в порядке? – спросила расстроенная Инна.
Раиса, как это вошло у нее в привычку, смотрела прямо перед собой. Смотрела в сторону аэродрома, через поле и развалины города. Кажется, самолеты летят?
– Я все время думала, что погибну как герой: разобьюсь или очередью прошьют. Не представляла, что стану калекой. И что война продолжится без меня.
– Мы счастливы, что ты осталась жива. Давид в первую очередь.
– Ясно почему: не придется родителей извещать.
– Вечно ты со своими шуточками!
Подошел поезд.
– Береги себя, Инна. Подыщи себе ведомую и хорошенько натренируй.