Смертельные враги
Шрифт:
– Пустяковый прыжок.
Направо виднелась стена, слева находились два стрельчатые окна, украшенные разноцветными витражами на религиозные сюжеты.
«Дворцовая часовня! – подумал Пардальян. – А теперь – в атаку на раму!»
Он подался назад и с неимоверными усилиями вытянул руку и ощупал перекладины.
Да они деревянные!
Он расхохотался от души. На сей раз он был окончательно спасен. Сломать эту хрупкую преграду, выскользнуть отсюда, перелезть через стену, которую он видит из окошка – все это было для него сущим пустяком.
– Черт возьми! – вздохнул он. – Как посмотришь поближе на смерть, так жизнь покажется просто замечательной!
Его переполняли радость, вера в свои силы и отвага. Освобождение казалось ему делом несомненным и скорым, он уже представлял себе, как будет рассказывать об этом фантастическом приключении своему другу Сервантесу, а тот уж непременно помянет своего неизменного Дон Кихота. Он видел тонкое лицо столь симпатичного ему дона Сезара, который будет с тревогой следить за всеми поворотами его повествования. Он уже воображал, как очаровательная и такая красивая Жиральда смотрит на него своими огромными сочувствующими глазами, в ужасе прижимаясь к своему возлюбленному.
И рисуя себе все эти картины, он улыбался.
Однако надо еще было сломать преграду, которая, впрочем, не могла долго сопротивляться его мощным кулакам.
Он уже взялся за обе перекладины и изо всех сил тряхнул их, когда вдруг почувствовал, что на его горло давит что-то жесткое.
Он прохрипел:
– Ох!.. Что это?.. Я задыхаюсь! – и поспешно втянул голову назад.
В тот же миг это «что-то» внезапно прошло совсем рядом с его лицом. Он услышал сухой стук, подобный стуку закрывающейся крышки, и все вокруг погрузилось в полную темноту.
Шевалье поспешно подался влево, желая спуститься вниз.
О ужас!
Его нога с силой ударилась о какую-то перегородку! Он хотел отпрянуть, приподняться, но повсюду натыкался только на твердое, словно железо, дерево... Он чувствовал, что его со всех сторон сдавливают прочные доски; он уже с трудом дышал. Пардальян был заживо заперт в гробу. Он судорожно вздохнул и закрыл глаза, поняв: «Так вот каков оказался сюрприз, подготовленный мне Эспинозой! Так вот она – последняя ловушка, расставленная им, куда я с такой готовностью и легкомыслием устремился!»
В это время гроб повернулся вокруг своей оси, потом неподвижно замер, и перед изумленным взором шевалье засверкали какие-то маленькие огоньки.
Подавив усилием воли ужас, который перехватывал ему горло, Пардальян попытался понять, что происходит.
Он увидел, что внутри его гроба, на уровне лица, был расположен специальный глазок.
– Ага, значит господин Эспиноза желает, чтобы я мог видеть и слышать... Извольте, послушаем и посмотрим.
И Пардальян стал смотреть. Вот что он увидел:
Безлюдное пространство часовни. Ярко освещенные хоры. Посреди центрального прохода – катафалк, вокруг него ярко горят восемь свечей.
Пардальян тотчас же догадался, что катафалк предназначен ему и что именно туда сейчас поставят его гроб.
Тут из тьмы возникли четыре монаха атлетического телосложения и подошли к гробу шевалье. Пардальян услышал:
– Значит, сейчас будет заупокойная служба?
– Да, брат мой.
– По ком?
– По тому, кто лежит в этом гробу.
– Человек, который прошел через камеру пыток?
– Вам же известно, брат мой, что камера пыток – всего лишь пугало, предназначенное для того, чтобы завлечь приговоренного в склеп живых мертвецов.
В тот же миг раздался похоронный звон. Двери королевской часовни настежь распахнулись, и медленным, торжественным шагом туда вошла длинная вереница монахов; монахи были облачены в белые капюшоны с прорезями для глаз, а в руках держали огромные свечи; в безмолвии они встали у алтаря.
За монахами в белых капюшонах выстроились монахи в черных, а за ними – в желтых капюшонах.
Перед катафалком встал палач, с ног до головы облаченный в красное.
И опять появились монахи в капюшонах всех цветов, они выстраивались вокруг катафалка, пока маленькая часовня не заполнилась до отказа. Священнослужитель торжественно поднялся к алтарю; рядом с ним шли его помощники и служки.
Разрывающие душу звуки органа бушевали под сводами, распространялись волнами по королевской часовне, наполняя ее то жалобной, то грозной музыкой.
И вот уже собравшиеся здесь монахи мощным хором запели De Profundis.
Заупокойная служба началась.
Пардальян, почти обезумевший от ужаса и дрожавший от гнева и бессилия, живой Пардальян должен был присутствовать на заупокойной службе по самому себе!
Он весь напрягся, взвыл и принялся колотить руками и ногами в стенки своего ужасного узилища.
Однако его отчаянные призывы были заглушены звуками органа. Когда же он удваивал усилия, то монахи тоже возвышали голоса:
– Miserere nobis... Dies irae! Dies ilia!
Когда служба наконец завершилась, иноки удалились так же, как они пришли, – медленной и торжественной поступью. Помощники священника потушили свечи в алтаре. Все вновь погрузилось в тишину и темноту. Вскоре вокруг катафалка, слабо освещенного несколькими серебряными лампами, свисающими с потолка, остались лишь четыре монаха-носильщика...
Конец еще не настал...
Пардальян почувствовал, как волосы встали у него на голове дыбом и дрожь сотрясла все его тело от затылка до пяток, когда он услышал, как один из монахов спрашивает с безмятежным равнодушием:
– А могилу этому несчастному успели вырыть?
– Да уже час как готова.
– Тогда предадим его поскорее земле – нам ведь пора ужинать.
И гроб с заключенным внутри живым шевалье подняли и куда-то понесли.
Тогда, собрав весь остаток сил, прильнув губами к отверстию в крышке, он закричал: