Смертельные враги
Шрифт:
Красота этой женщины поначалу смутила и увлекла их; теперь же их приводила в восторг сила ее мужского, дерзновенного ума; они смотрели на принцессу с уважением, к которому примешивался страх.
Какой бы странной ни казалась им эта авантюра, они решились на нее, и один, самый отважный, без обиняков задал главный вопрос:
– А когда король будет захвачен, что с ним сделают?
Фауста подавила улыбку.
Теперь, когда заговорщики были готовы вникать в детали плана, она была уверена в успехе.
– На короля, – произнесла она своим низким голосом, – на короля снизойдет благодать, и он, по примеру своего
– Из монастыря можно выйти.
– Монастырь – своего рода могила. Надо лишь понадежнее закрыть ее плитой... Мертвые не покидают своей могилы.
Это прозвучало совершенно недвусмысленно. Только один человек отважился высказать нечто, слегка похожее на сомнение. Раздался чей-то робкий голос:
– Убийство!..
– Кто произнес это слово? – прогремела Фауста, испепеляя взором неосторожного, осмелившегося ей противоречить.
Но тот, очевидно, исчерпал всю свою храбрость, ибо тотчас притих.
Фауста страстно продолжала:
– Я, говорящая с вами, вы все, слушающие меня, другие, те, кто последуют за нами, что мы предпринимаем? Нас сотни и сотни, и мы ставим все наши головы против одной-единственной – против головы короля. Кто осмелится сказать, что это равная борьба? Кто осмелится отрицать, что перевес все-таки на нашей стороне? Если мы проиграем эту схватку, наши головы падут. Мы заранее, добровольно соглашаемся принести эту жертву. Если мы победим в этой борьбе, то будет справедливо, законно, чтобы заплатил проигравший, и тогда уже его голова покатится с плеч. Кто смеет сказать, что это убийство? Если этот человек боится, он может уйти отсюда.
«Да-а-а... – подумал Пардальян. – Надо полагать, у меня, как и у того малого, что сейчас осторожно помалкивает, тоже мозги набекрень, потому что, черт подери, я бы тоже сказал, что это убийство».
Однако аргумент Фаусты возымел свое действие. Было совершенно очевидно – люди, к которым она обращается, принимают ее точку зрения.
– Я пойду еще дальше, – вновь заговорила Фауста со все возрастающей страстностью, – я подхватываю это слово, я принимаю его, но обращаю его к тому, чьей горькой участью нас пытались разжалобить; я говорю вам: король Филипп, который мог отдать приказ схватить, судить, приговорить к смерти и казнить сына дона Карлоса, то есть своего внука (а ведь это не что иное, как узаконенное убийство) – король Филипп завлек своего внука в ловушку и послезавтра, в понедельник, на корриде сын дона Карлоса будет по приказу короля предательски убит, и у меня есть доказательства этому. А теперь я спрашиваю вас: неужели вы позволите подло погубить того, кого вы выбрали своим главой, кого вы хотите сделать своим королем?
За этими внезапными словами последовал настоящий взрыв.
В течение какого-то времени слышались лишь ругательства, проклятия и страшные угрозы в адрес короля Испании. Наконец Фауста простерла руку, желая восстановить тишину. Шум сразу же стих.
– Теперь вы видите, что нам надо нанести удар первыми, чтобы самим не пасть под ударами. Мы защищаемся, и это, думается мне, справедливо и законно.
– Да, – прервал ее герцог Кастрана. – Довольно сентиментов. Или мы женщины, только на то и годные, чтобы сидеть за прялкой?.. Ох! Говоря о женщинах, я совершил сейчас непростительную оплошность и прошу прощения
– Нет! Нет! Мы готовы! Смерть тирану! Да славится вовеки наша возрожденная Испания! Долой инквизицию! Спасем прежде всего нашего будущего короля! Умрем за него! Приказывайте!
Все эти возгласы, казалось, сталкивались, смешивались, отскакивали друг от друга и метались в воздухе дикие, яростные, полные исступленной решимости. На сей раз присутствующие в зале по-настоящему разбушевались – Фауста чувствовала, что они готовы на все. Один только знак – и они устремятся по тому пути, какой она им укажет.
– Я принимаю это как вашу торжественную клятву] – сурово сказала она, когда вновь воцарилась тишина. – Итак, перед нами два факта первостепенной важности. Во-первых, предполагаемое убийство вашего главы. Если, ради величия этой страны, мы желаем, чтобы он взошел на трон, то ему нужно непременно сохранить жизнь. Значит, он будет жить. Мы спасем его, ибо – запомните это хорошенько – только он может законно наследовать нынешнему королю; и хотя бы нам пришлось погибнуть всем до последнего, он будет спасен. Как? Вот это мы сейчас с вами и обсудим.
Во-вторых – исчезновение Филиппа. Здесь вступает в действие разработанный мною план (я представлю его вам в надлежащее время); я ручаюсь за успех этого плана; к тому же, его выполнение потребует участия очень небольшого количества людей. Если вы, как я полагаю, люди доблестные и мужественные, то десятерых из вас будет вполне достаточно, чтобы, похитить короля. Пусть только он окажется в нашей власти, а остальное уж касается только меня.
Ее прервали многочисленные заверения в преданности и крики добровольцев, в порыве энтузиазма решившихся взять на себя эту задачу.
Фауста поблагодарила их улыбкой и продолжала:
– Теперь, когда два этих наиважнейших дела названы, остается лишь облегчить восхождение на трон избранному вами королю. И прежде всего, во избежание всяческих недоразумений, я клянусь здесь от его и от моего собственного имени точно и ревностно выполнять условия, которые вы выдвинете. Изложите ваши требования письменно, сеньоры, изложите их, как полагается, ради всеобщего блага. Но затем от всеобщего, не стесняясь, переходите к частному. Не бойтесь просить слишком много для вас самих и для ваших друзей. Мы заранее согласны с вашими просьбами.
Слова эти, естественно, вызвали у присутствующих прилив радости и неистовое «ура».
Когда вы бросаете кость собаке, она ворчит от радости, но если вы попытаетесь эту кость у нее отнять, то она может зарычать и ощериться.
Фауста разумно ограничилась одними только обещаниями. Она понимала, что собака, которая есть всего лишь животное, ждет, пока ей дадут кость, и только тогда выражает свою радость. Человек же, который является высшим существом, довольствуется обещаниями, а его радость не делается от этого менее шумной.