Смертельные враги
Шрифт:
Обезумев, карлик занес руку.
Пардальян не пошевелился. Он продолжал холодно смотреть на него.
Рука карлика медленно опустилась. Малыш со злостью зашвырнул кинжал в самый угол и обиженно простонал:
– Я не хочу! Не хочу!
– Почему?
– Потому что я обещал...
– Это ты уже говорил. Кому ты обещал, дитя мое?
Невозможно передать мягкую нежность, с какой шевалье произнес эти слова. Его голос был теплым, ласковым; весь его облик излучал симпатические флюиды столь мощные и обволакивающие, что Чико был потрясен этим до
– Я слишком несчастен! Слишком несчастен! Да-да, несчастен!
«Отлично, – подумал Пардальян, – он плачет – значит, он спасен! Теперь мы сможем понять друг друга.»
Он притянул карлика к себе, прижал его маленькое личико, омытое слезами, к своей широкой груди и с нежностью брата стал тихонько укачивать Чико, приговаривая что-то успокаивающее.
У карлика за всю его жизнь никогда не было друга, никогда его отчаяние не было скрашено ничьим участием, и потому он всей душой потянулся к этому благородному сердцу, бесконечно взволнованный и в то же время удивленный; он ощущал, как от соприкосновения с этой великодушной натурой в нем возникает сладкое чувство, в котором слились благодарная нежность и зарождающаяся привязанность.
А те, кто знал лишь грозную силу, холодное бесстрашие, неукротимую храбрость, бьющее наотмашь слово и ироническую улыбку необычайного человека по имени шевалье де Пардальян, были бы чрезвычайно озадачены, если бы увидели, как нежно, по-братски он обнимает и утешает этого обездоленного, с какой неожиданной добротой он умудряется найти нужные слова для этого бродяги, нищего, с которым еще накануне он даже не был знаком... и который пытался погубить его.
Однако Чико был мужчина, вот оно как! Он собрал все свои силы, и ему удалось справиться со слабостью.
Он потихоньку высвободился и посмотрел на Пардальяна так, словно никогда его не видел. В глазах маленького человечка не было больше ни гнева, ни возмущения. В них не было и того выражения тоскливой безнадежности, что так взволновало Пардальяна. В этих глазах застыло сейчас лишь выражение безмерного удивления – Чико был ошеломлен и тем, что, как он сам ощущал, он стал совсем другим, и тем, что он совершенно не узнает человека, одной встречи с которым оказалось достаточно, чтобы в нем произошла эта так поразившая его самого перемена.
Теперь, когда он уже мог смотреть на француза без прежней ненависти, Эль Чико, рассматривая его, с простодушным восхищением говорил себе:
– Он красивый, он сильный, он храбрый. В его лице есть что-то величавое, чего я никогда ни у кого не видел. Он кажется мне более возвышенным и более благородным, чем сам король... И он добрый... добрый, как святые, чьи изображения я видел в соборе. Как же можно не любить его?
Шевалье глядел на него с доброй улыбкой, и Эль Чико, сам того не замечая, тоже улыбнулся – так улыбаются другу.
– Ну вот! – радостно воскликнул
Он снова протянул руку карлику, но тот, устыдившись, опустил голову и прошептал:
– Несмотря на все, что я сказал и сделал, вы хотите...
– Говорю тебе, давай мне руку, – продолжал настаивать Пардальяна с серьезным видом. – Ты славный парень, Эль Чико, и когда ты познакомишься со мной поближе, то узнаешь – я не часто произношу те слова, которые я только что сказал тебе.
Побежденный, карлик вложил свою руку в ладонь шевалье, где она полностью утонула, и пробормотал:
– Вы добрый!
– Чепуха! – пробурчал Пардальян. – Просто я сужу о вещах здраво. И если ты не знаешь сам себя, то из этого вовсе не следует, будто тебя не знаю я.
Самые длинные свои беседы одинокий карлик вел с самим собой. Поэтому легко понять, что хотя он и был весьма смышленым, некоторые обороты речи Пардальяна повергали его в недоумение, и он не очень-то хорошо улавливал их смысл. Он не вполне понял последние слова шевалье, восприняв их буквально.
– Вы меня знаете? – воскликнул он удивленно. – Кто же вам рассказал обо мне?
Пардальян с самым серьезным видом поднял палец и пояснил, улыбаясь, как улыбаются ребенку:
– Мой мизинец!
Потрясенный Эль Чико с суеверным страхом вытаращился на своего собеседника. Сила, толкавшая его к шевалье, казалась ему столь сверхъестественной, что он был уже почти готов принять его за колдуна.
– И вот что, – продолжал Пардальян, – давай немного побеседуем. Только не забывай, что я все знаю. Начнем, пожалуй, вот с чего: почему ты хотел, чтобы меня убили? Ты ревновал меня, не так ли?
Карлик утвердительно кивнул.
– Хорошо. И как ее зовут? Не прикидывайся глупцом, ты прекрасно меня понимаешь. Если ее не назовешь ты, то я сделаю это сам... Мой мизинец при мне, и он все мне расскажет.
Карлик, который не решался отвечать, увидел, что ему не удастся уклониться от ответа. Он смирился и обронил:
– Хуана.
– Дочь трактирщика Мануэля?
– Да.
– И давно ты ее любишь?
– Всю свою жизнь, вот оно как!
Не могло быть ни малейших сомнений в искренности этого ответа. Пардальян улыбнулся и продолжал:
– А ты говорил ей, что любишь ее?
– Никогда! – негодующе воскликнул Эль Чико.
– Да если ты ей об этом не говоришь, то как же, по-твоему, она это узнает, дуралей? – рассмеялся Пардальян.
– Я никогда не посмею.
– Понятно. Но в один прекрасный день храбрость у тебя появится. Продолжим. И ты решил, что я ее люблю, и возненавидел меня, так ведь?
– Не совсем так.
– Ага! А в чем же тогда дело?
– Это Хуана вас любит.
– Ты глупец, Эль Чико.
– Верно, – печально согласился Эль Чико – он думал о горе Хуаны. – Верно, знатный сеньор вроде вас не может иметь ничего общего с дочерью трактирщика.