Смертельные враги
Шрифт:
– Черт подери! Стало быть, я так и не изменюсь всю свою жизнь?.. Мой бедный батюшка, будь он еще жив, мог бы обрушить на меня самые яростные упреки, и недаром... Ну, ладно. Наконец я выбрался из всех этих горных ловушек. Здесь, по крайней мере, видно далеко вперед.
И он вновь вернулся к своим размышлениям:
– Так в чем же дело? Со всеми прошлыми долгами – и благодарности, и ненависти – я разделался, совесть у меня чиста, нападения мне ждать неоткуда; я мог бы спокойно жить-поживать и смотреть на все происходящее со стороны. Да, черт возьми! В конце концов, какое мне дело до забот и короля Генриха, и короля Филиппа? До госпожи Фаусты и до папы? До церкви и до церковной реформы? И Бог весть еще до чего?..
Он обернулся и увидел вдали Фаусту и ее эскорт, только что добравшихся до подножия горы. Он покачал головой:
– Однако же я в очередной раз, словно меня укусил тарантул, вмешиваюсь в то, что меня не касается!.. В очередной раз я бросаюсь в игру, где мне нечего делать и где мое присутствие смешивает все карты... И я имею глупость поражаться тому, что не знакомые мне люди желают моей смерти? Клянусь Пилатом, удивлять должно было бы как раз обратное.
А ведь все еще только начинается, и понадобится совсем немного времени, чтобы все монахи Испании – а одному Богу известно, сколько их тут! – были науськаны на меня!
Шевалье обернулся еще раз: эскорт Фаусты уже скрылся из виду.
Он тряхнул головой и весело произнес:
– Ба! Уж коли ввязался... К тому же я не такое переживал, да и не безрукий я, слава Богу!
Размышляя подобным образом, он прибыл в Мадрид, не повстречавшись более ни разу с эскортом Фаусты и без единого приключения, достойного упоминания.
На берегу Мансанарес, на холме, где ныне стоит королевский дворец, в то время возвышался Алькасар – королевская резиденция.
Пардальян направился прямо туда. Первый же офицер, к которому он обратился, сказал ему:
– Его Величество покинул Мадрид тому уже несколько дней.
– И куда же король направился?
– Король направился в Севилью во главе кастильского отряда для усмирения еретиков – евреев, мусульман и цыган.
– Вот поход, достойный великого короля, – сказал Пардальян с иронично-простодушным видом.
Кастильский офицер, в восторге от такой лестной оценки, добавил:
– Король поклялся выкорчевать ересь во всем королевстве. Евреям и маврам придется перейти в истинную веру, а не то...
– Их зажарят всех сразу!.. Слава Господу! Это их научит, как надо жить!.. Ни за что на свете я не хотел бы пропустить такое поучительное зрелище, а посему, сударь, позвольте мне вас покинуть.
И повернув коня, Пардальян вновь пустился в путь по горам и долам.
Миновав Кордову, проехав сквозь целые леса апельсиновых и оливковых деревьев, промчавшись вдоль Гвадалквивира, на берегах которого стояли тысячи мельниц-маслобоен, он прибыл в Кармону, город-крепость в нескольких лье от Севильи, где с удивлением обнаружил, что королевские войска заняты установкой палаток.
Пардальян спросил, почему армия, подойдя так близко к цели, остановилась.
– Дело в том, – ответили ему, – что сегодня вторник.
– Вторник, – напомнил Пардальян, – это день Марса... И следовательно, благоприятный для такого военного похода, как ваш.
– Напротив, сеньор, гибельный день. Всем известно, что любое дело, начатое во вторник, обречено на верный провал.
– Вот как! А у нас, во Франции, прискорбной репутацией обладает пятница – считается, что именно она приносит несчастье!.. Значит, король расположится здесь лагерем?
– Вовсе нет, сеньор. Король – доблестный монарх, враг предрассудков. Он храбро продолжил путь и будет сегодня ночевать в Севилье.
– Тогда, – серьезно сказал Пардальян, – поскольку я – тоже враг предрассудков, – на свой манер, – я поступлю, как ваш доблестный монарх: я смело отправлюсь ночевать в Севилью.
И он вновь пустился в путь.
К вечеру шевалье наконец заметил королевский эскорт, над которым вздымались пики и хоругви; он, словно змея, медленно разворачивал свои кольца по пыльной» дороге, окаймленной оливковыми и апельсиновыми деревьями, пробковыми дубами и пальмами.
Не слишком обрадовавшись перспективе ехать по этой дороге со скоростью черепахи, Пардальян устремился под деревья и вскоре обогнал пышную кавалькаду. Однако он тут же остановился и сказал сам себе:
– Черт возьми! Пока я могу это сделать, взглянем-ка на доблестного монарха, не побоявшегося заняться уничтожением части своих подданных во вторник!
Около сотни рыцарей, закованных в латы и вооруженных копьями, верхом на лошадях с роскошными чепраками составляли головную часть процессии; за ними следовали широкие, богато убранные носилки – их несли мулы в яркой разноцветной упряжи, покрытые сетками, которые украшали ниспадающие до земли кисти; великолепная сбруя, вся в розетках, цветных шнурах и помпонах с ракушками, бляшками, кольцами и серебряными колокольчиками, весело звенела.
Король в пышном и одновременно строгом одеянии черного шелка и бархата полулежал на вышитых подушках.
Залысины на лбу, впалые щеки, короткие, с проседью волосы, седоватая бородка, холодный, на редкость неподвижный взгляд, мрачное лицо, невысокий рост – не столько величие, сколько надменная спесь... Положа руку на сердце, настоящее привидение!..
Именно такое описание внешности Его Католического Величества Филиппа II, имевшего в ту пору шестьдесят три года от роду, составил бы Пардальян, если бы его о том попросили.
За носилками – второй живой заслон из железа и стали.
– Разрази меня гром! – произнес Пардальян, удаляясь во весь опор. – Ну и мрачная же личность!.. И эдакое ничтожество госпожа Фауста мечтает навязать французскому народу, такому живому, такому веселому!.. Клянусь Пилатом! Одного вида этого ледяного деспота будет достаточно, чтобы на губах французских красоток навсегда замер смех!
Столица Андалузии – Севилья была в те времена гораздо более значительным городом, чем в наши дни. Расположенная на равнине, лишенная всякой естественной защиты, не считая Гвадалквивира, она находилась под охраной зубчатой крепостной стены; пятнадцать главных ворот стерегли вход в город.