Смертельный лабиринт
Шрифт:
После нескольких часов просмотра Сергей Никитович вдруг сообразил, что ему вовсе не требуется смотреть все подряд, от и до, достаточно понять, в чем соль, а затем сразу перекрутить пленку к выводам, которыми завершается обычно любое журналистское расследование. И после этого работа пошла веселее. Треть кассет он сумел просмотреть и отметить для себя наиболее важные моменты уже до конца дня…
Остальные смотрел и анализировал в следующие два дня, и, когда он теперь появлялся на студии, народ стал его узнавать и даже острить: не на
А из всех просмотренных им материалов следователь поставил себе на заметку три из тех, что уже прошли эфир, и, естественно, тот последний, работа над которым у журналиста была в самом разгаре.
Под цифрой один шел «Честный репортаж», снятый в ряде губерний. Речь в них шла о местном руководстве, которое, наплевав на все и всяческие законы, использует заповедные зоны в своих губерниях для личной охоты. Факты журналист приводил просто потрясающие, вопиющие о безобразиях, творившихся в этих губерниях. Куда там «царские охоты»! Самодурство, доведенное до абсурда.
Могли быть враги? А как же! Губерний перечислено пять, и в каждой мог найтись мститель.
Под номером два шел репортаж о шоу-бизнесе. О той коррупции, которая пронизала его насквозь, об эксплуатации юных, неоперившихся еще талантов, об уголовных преступлениях, время от времени сотрясающих эту новую коммерцию. Там и убийства, и миллионные взятки, и воровство — то есть сплошное черт знает что…
Кто мог стать убийцей? Да любой, чья фамилия возникала по ходу передачи. Молодец все-таки был этот парень, Климов просто восхищался им, его знанием проблем и, главное, смелостью.
Третьим в списке шел репортаж о так называемом «сексуальном рабстве». Ну тут вообще уже говорить было не о чем — убийцу мог нанять любой педофил — хозяин малолетних «рабов».
Наконец, четвертым номером, как теперь уже отчетливо себе представил Сергей Никитович, вполне мог стать «ресторанный бизнес».
Огромная площадь нераскрытых возможностей расстилалась перед следователем, и он не знал, с чего начать. Ведь если говорить всерьез, то «клиентуры» тут могло оказаться на всю жизнь, аж до самого ее конца.
Правда, теперь, вооруженный знаниями, Климов мог обратиться за помощью к главному редактору. И, странное дело, теперь уже Малинина каким-то монстром ему не казалась. Ведь знать все это, уметь распорядиться материалами, осмелиться показать зрителям — для этого тоже нужна гражданская смелость, мужество. Потому, наверное, и глаза у нее как дульные отверстия двух наведенных на тебя пистолетов. И поведение, больше похожее на мужское, — а как же разговаривать иначе со всей этой публикой, которая чуть что — немедленно начинает бомбить честных ребят доносами и угрозами??
Получалось, что неправ оказался Климов со своей «физиономистикой». Впору извиняться. Но этого пока, к счастью, не требовалось.
Малинина сама позвонила в просмотровую студию — видно, ей доложили, что работа следователя приближается к концу, — и предложила Сергею Никитовичу потом заглянуть к ней, чтобы обменяться. Это ее выражение вызвало у него доброжелательную улыбку: ну да, самый конец восьмидесятых, любимое выражение последнего генерального секретаря, сколько анекдотов ходило на эту тему!.. Но если она это помнит, то, выходит, они с Мариной Эдуардовной — ровесники? Ей где-то за тридцать. А лицо у нее свежее, хотя у женщин на четвертом десятке обычно начинают проглядывать первые признаки возраста. Но тогда почему же они с нею не могут найти общего языка?..
Малинина, как скоро понял Климов, и позвала его, чтобы прийти наконец к консенсусу. Еще одно летучее выражение из того же времени.
— Посмотрели? — впервые за время их знакомства спросила она доброжелательным тоном. — Присаживайтесь, я готова ответить на любые ваши вопросы.
В другой бы раз Сергей Никитович не преминул хмыкнуть: ишь испугались, однако! А сейчас он понял, о чем думает эта женщина — усталая, в очках, которые, когда он вошел, быстро сняла и спрятала. Стесняется, надела, наверное, недавно, не привыкла еще, и они ей мешают. Да, но в ее возрасте стесняться очков — как-то странно, или это у нее пунктик?
И Климов решил быть великодушным. С легкой усмешкой пожаловался на то, что теперь и у него самого от впечатлений голова пухнет — это он, якобы невольно, повторил ее выражение. А все оттого, что очки на службе забыл. Так-то он хорошо видит, а для чтения и когда близко смотреть, приходится пользоваться. Но это все пустяки, а главное, что он понял, так это то, что все они тут совершают поистине гражданский подвиг. Просто невероятно.
И пока он говорил, Малинина как-то незаметно достала свои старомодные какие-то очки и водрузила их на нос. Климов тут же доброжелательно улыбнулся:
— А у вас сколько?
Она ответила.
— Дальнозоркость. — Он сочувственно покачал головой. — Это от работы, да?
Она кивнула. В больших, с крупной оправой очках ее глаза не показались острыми — нормальные женские глаза, даже с поволокой. А она, видимо по-своему расценив его взгляд, поспешила стеснительно объяснить, что утром, собираясь на работу, нечаянно уронила очки, одно стекло разбилось, вот и пришлось искать старые, хорошо, не выбросила, и теперь придется после работы бежать в аптеку, чтобы заказать новые.
Он сочувственно покачивал головой, слушая, но, наверное, слишком уж пристально засмотрелся, спрашивая себя, почему эта женщина при первой встрече ему решительно не понравилась, а сейчас он даже испытывает к ней непонятную самому себе теплоту и желание сказать ей что-нибудь приятное, ласковое. Или она не поняла смысла его взгляда, или, наоборот, слишком хорошо поняла, но вдруг, оборвав себя на полуслове, Малинина недовольно повела плечами и перешла на сухой, деловой тон:
— Ну так что у вас, какие вопросы?