Смертельный розыгрыш

Блейк Николас

Особой симпатии к Роналду Пейстону я не испытывал, но унижение, которое ему пришлось претерпеть, вызвало у меня некоторое сочувствие.

— Это была глупейшая затея, кто бы ее ни придумал,— сказал я.— Однако с анонимками дело куда серьезнее. Я сильно сомневаюсь, что их автор и тот, кто устроил розыгрыш,— одно лицо.

— Поясните.

— Розыгрыш был шуткой — очень для вас, согласен, неприятной, но все же ребяческой шуткой. А вот эти письма — дело отнюдь не шуточное: они дышат злобой, их цель — причинить людям зло, а не просто публично посмеяться над ними.

— Может, вы и правы, хотя я не нахожу

тут существенного различия. Если не Элвин, то кто же? Высокообразованных соседей у нас тут можно по пальцам перечесть, а согласно вашей теории…— Пейстон вонзил в меня острый взгляд.— Что у вас на уме, Уотерсон?

Его проницательность, будь она неладна, смутила меня. От необходимости отвечать меня избавило появление Веры Пейстон -она вплыла в комнату, как ярко расцвеченное облачко.

— Что-то ты сегодня с утра на ногах, дорогая,— сказал ей муж, прикрывая анонимное письмо листком промокательной бумаги.— Что-нибудь случилось?

— Я вспомнила, что записала в свою тетрадь любопытную мысль. Я нашла ее и…

— И что это за любопытная мысль?— весело спросил Роналд.— Дорогая, у нас мистер Уотерсон.

— Доброе утро, Джон… Конечно, о розыгрышах.

— В такую рань Вера у нас неуправляема.— Роналд говорил с явной гордостью, словно показывал мне чудо-ребенка. До сих пор я не замечал у него таких проявлений нежности.

Вера озарила меня сияющей улыбкой.

— Мы, индийцы, неутомимые искатели мудрости, Джон. Еще со школьной скамьи я держу толстую тетрадь, куда записываю поразившие меня мысли. Кстати, почему вы, англичане, называете ее общей, хотя записываете в нее отнюдь не общие места, а мысли великих людей.

— У нас, англичан, тоже есть привычка к самооценке.

— При чем тут самооценка? Я оцениваю мысли поэтов и философов. Конечно, вы делаете то же самое? Ведь вы все — филистеры.

— Вера!

— Джон знает, что я его поддразниваю. Он настоящий ученый. В Индии я сидела бы у его ног.

— Слава Богу, мы не в Индии. Боюсь, ты поставила бы его в нелепое положение. Так что же это за мысль?

Звякнув браслетами, Вера открыла толстую тетрадь в яркой цветной обложке на странице, где у нее лежала закладка, и прочитала:

— «Любитель розыгрышей презирает свои жертвы и в то же время им завидует, ибо ощущает реальность их желаний, пусть даже это желания детские и необдуманные, ведь у него самого нет желаний, которые он мог бы назвать своими собственными». Это Оден [18] ,— добавила она.— Теперь-то ты, надеюсь, понял?

— Что понял?

— Ну, Роналд, что нужно найти человека, у которого нет своих собственных желаний.

— Такое определение можно отнести и к тебе, Вера.— Он произнес это как бы шутя, но меня потрясла его реплика.

18

Уинстен Хью Оден (1907-1972) — английский поэт.

У Веры был такой озадаченно-растерянный вид, как будто она наткнулась на невидимую кирпичную кладку. Кстати, я замечал это уже не в первый раз.

— Я хочу сказать,— поспешил сказать Пейстон,— что ты пассивная натура,

принимаешь все, что ни пошлет судьба, ты, как и все на Востоке,— фаталистка. Погоди-ка.— Он взял у нее из рук тетрадь.— «Презирает свои жертвы и в то же время им завидует…» Но ведь это сказано прямо об Элвине Карте, разве нет?

Возвращаясь в «Зеленый уголок», я размышлял не о психологии любителя розыгрышей. У меня в голове, как дробинка шрапнели, засел вопрос Пейстона: «Если не Элвин, то кто же?»

Незадолго до срыва бедная Дженни принялась писать анонимные письма моим друзьям в Оксфорде. Это было проявлением ее заболевания. Дело замяли — все проявили сочувствие и понимание.

«Все ли?»-спросил я себя. И проявил ли я сам должное сочувствие и понимание, когда эта история всплыла на свет.

5. ШКОЛА ВЕРХОВОЙ ЕЗДЫ

К моему возвращению Дженни уже проснулась. Волосы, прямыми прядями окаймлявшие ее раскрасневшееся лицо, утратили свой обычный блеск. Полные тревоги глаза молили о сострадании. Я присел на краешек постели в твердом намерении защитить ее, пусть даже от самой себя, и начал рассказывать о своих разговорах с Картами и Роналдом Пейстоном. Когда я закончил, она крепко ухватилась за мою руку.

— Ты… ты думаешь… Это я? — запинаясь проговорила она.

— Нет, Дженни, любимая.

— Говори прямо.

— Я совершенно уверен, что это не ты. Да ты и сама знаешь.

Она вздохнула.

— А в прошлый раз было наоборот. Я не знала, что это я.

— В тот раз — другое дело. У тебя был срыв, ты не могла отвечать за себя.

— И опять случится срыв, если все это будет продолжаться. Почему люди пишут такие жестокие вещи?

Я молчал, размышляя о полученном Дженни письме. «Ты больна, сука…» Я вспомнил, с какой настойчивостью Элвин возвращался к ее здоровью, когда мы у него ужинали; можно было подумать, что он знал о ее болезни. Но откуда? У нас нет ни одного общего знакомого.

— Видишь ли, такие письма может писать только душевнобольной.

— Глубоко заблуждаешься, дорогая,— сказал я, пытаясь не слышать дрожи в ее голосе, проникнутом самосостраданием. И тут меня вдруг осенило.— Послушай, все письма, что я видел, приклеены к обтрепанным картам — джокерам. У их автора самое малое три колоды старых карт. Мы с тобой никогда не играем в карты. У нас их просто нет. А подержанных колод не продают. Что и требовалось доказать.

Дженни сразу просияла.

— Какой же ты умница, мой старичок! Вот что значит хорошо тренированный интеллект.— Она притянула меня к себе и поцеловала.— Но ведь я могла украсть несколько старых колод,— весело добавила она.

— У меня тут есть догадка. Джокерами не пользуются ни в бридже, ни в висте. Карты с анонимными письмами порядком истрепаны. Отсюда следует, что автор писем часто играет в игры, где требуются джокеры.

— А я вот о чем думаю. Не странно ли приклеивать анонимные письма к картам? По-моему, кто-то пытается бросить тень на Элвина и его брата — ведь они Карты.

— Не очень-то логичное предположение.

— Во всей этой истории очень мало логики. Просто невероятно, что в таком месте…