Смертельный выстрел
Шрифт:
На этот раз охотник не остался ни секунды во дворе, а, перепрыгивая через трупы, вышел в отворенные ворота.
За воротами он остановился, чтобы определить, откуда несся голос. Вскоре послышался зов на помощь. Теперь охотник узнал голос Гаукинса, выходивший из здания с восточной стороны.
Распознав голос и убедясь, что он требовал помощи, Туккер не останавливался более, обогнул угол бегом, прыгая через кусты, словно преследуемый медведь.
Скоро он очутился под окном, откуда раздавались крики. При лунном свете он увидел испуганное лицо друга за железными полосами.
— Гаукинс!
— Крис Туккер! Это ты, Крис? Слава Богу!
— Что все это значит, Гаукинс?
— Мы не знаем, что это значит. Мы все заперты здесь, и заперты индейцами. Ты их видел? Был ты в доме?
— Был и видел нечто ужасное. Не индейцев, но их сатанинское дело. Они ушли.
— Что же ты видел? Однако довольно болтать, ступай отыщи, чем можно выломать дверь и освободить нас. Скорее!
Крис Туккер побежал во двор и принес целое бревно, которым и начал действовать, как осадным тараном.
Хотя дверь была плотная и крепко держалась на петлях, однако не могла не уступить силе молодого охотника. Гаукинс был здоровенный парень.
Когда, наконец, дверь отворилась, и арестанты вышли, они увидели зрелище, которое объяло их ужасом. Но для полковника Армстронга, Луи Дюпре, Вартона и других предстояло еще нечто ужаснее: неизвестность, которая гораздо тяжелее какой бы то ни было печальной действительности.
По выходе из трапезной каждый спрашивал других о том, кто был для него дороже. Среди смешанных голосов один спрашивал жену, другой невесту, этот брата, а тот сестру. Все надеялись найти их живыми или боялись увидеть с перерезанным горлом или с пробитой грудью, как у тех, которые валялись по двору.
Зрелище было поистине ужасное, но, повторяем, оно не могло сравниться с боязнью за близких.
Между голосами, призывавшими жену, дочь, сестру, невесту, раздавался громче всех голос полковника Армстронга, который звал своих дочерей.
Глава LXIV. ГДЕ ОНИ?
— Где они? — спрашивал полковник Армстронг.
Но никто не мог ответить ему, что стало с ними.
А произошло с девушками вот что. Они поняли, что их схватили и унесли мужчины, и что это были индейцы, потому что хотя они и видели своих похитителей лишь мельком, однако, пока последние не накинули им одеяла на головы, они заметили перья и раскрашенные лица.
Их отнесли на небольшое расстояние, лишь на несколько шагов по ту сторону пролома.
Потом их подняли и посадили на лошадей. Люди, подымавшие их, сели на седла, привязав их к себе сыромятными ремнями, а другие, пешие, помогали им в этом.
Девушки, однако, не без протеста подчинились такому обращению. Они сопротивлялись, стараясь всеми силами вырваться. Они даже закричали, но успели сделать это один только раз, потому что им сейчас же вокруг головы и шеи обвязали одеяла, так что криков их не стало слышно.
После этого похитители поехали очень быстро.
Пленницы вскоре перестали биться и кричать, так как это оказалось бесполезно. Они знали, что довольно далеко отъехали от миссии и от друзей, которые могли оказать им помощь.
Так везли их около получаса. Они сильно страдали нравственно и физически, ибо одеяла, серапе, накинутые на голову и обвязанные вокруг шеи, были из чрезвычайно плотной материи. Они могли задохнуться. Думая об этом, похитители остановились и прорезали серапе ножами посредине, что дало возможность дышать свободнее. Делали ли они это из сострадания, искра которого оставалась в их свирепых сердцах, или из предосторожности — чтобы не повредить драгоценной добычи? Каков бы ни был повод, пленницы не имели времени рассуждать об этом. Тотчас же всадники тронулись в путь.
До сих пор сестры не сказали друг другу ни слова; они знали, что были одна от другой очень близко, что тут всего было двое мужчин и две лошади: они это заключали по конскому топоту.
Они не обменивались словами отчасти потому, что им мешали одеяла, а в особенности потому, что были подавлены страхом и отчаянием.
Поведение индейцев, которые прорезали серапе, чтобы пленницам было свободнее дышать, было ли это сделано из человеколюбия или нет, ободрило их, и теперь они решили говорить между собой.
Но сначала они прислушались, в надежде узнать из слов похитителей, что те намерены были делать с ними. Последние действительно разговаривали всю дорогу, но очень тихо и, по-видимому, на непонятном языке, не известном пленницам, хотя они и слушали очень внимательно.
Это ободрило их; индейцы не могли их понять, и поэтому не представляло опасности обменяться мыслями. Елена первая пришла к этому заключению и обратилась к сестре:
— Не робей, Джесси, не робей! Ты слышишь меня?
— Да, Елена. О, Боже!
— На Бога наша надежда, он еще может спасти нас. Ободрись, Джесси. Не знаю почему, но мне кажется, что мы избавимся от этих ужасных чудовищ. Так, может быть, хочет Господь. Молись ему.
— Я молилась, Елена, и теперь молюсь… Но что стало с нашим отцом? С Луи? Я боюсь за обоих…
— Не бойся за них. Я не думаю, чтобы дикари могли захватить всех, кто-нибудь да ускользнул, и они отправятся на поиски за нами. Ты знаешь, что среди колонистов есть искусные охотники и трапперы. Они пойдут по нашим следам куда бы то ни потребовалось, хотя похитители этого и не подозревают.
— Луи пойдет с ними. Он отдаст все свое золото, чтобы спасти нас, он…
Здесь слова Джесси были прерваны сильным взрывом насмешливого хохота. Это смеялись всадники, которые везли их, и смеялись так усердно, что пленницы, привязанные к ним за спиною, не могли не почувствовать дрожи от этого ужасного хохота.
Но прежде чем смех прекратился, лошади вошли в воду по колени и за плеском ничего не стало слышно.
Очевидно, они переправлялись через широкую реку, судя по времени. Брызги достигали до одеял, закутывавших молодых девушек.