Смертеплаватели
Шрифт:
Широким жестом хозяина Макс обвёл пруд.
— В сущности, я попросил Сферу об одном — сделать водонепроницаемую посудину для дна, остальное — всё сам. Обложил гравием, потом слой глины: утрамбовал как следует, дал застыть. Потом плёнка такая, вроде… э-э… каучуковой. А на неё — песочек. Туда, знаете ли, вкопал вазоны с растениями, и — вот…
Ещё раз поведя рукой, Хиршфельд пригласил Доули оглядеть плавучие листья и жёлтые кулачки кувшинок, белые лилии, нежно-розовые звёзды лотоса. Пригревало; стрекозы-радуги перепархивали по верхушкам аира и стрелолиста, вокруг замер в безветрии фруктовый сад, а над ним жаркая раскинулась синева.
— Я был там, сэр. У престолов Истинных Владык. Они ждут. Эксперимент не окончен.
Макс, уже собравшийся открыть рот, чтобы рассказать гостю о своём уходе за абрикосовыми деревьями, невольно смутился. Заядлые спорщики, разные «я» Хиршфельда, почти сошлись на том, что затея лондонского «мага» не соответствует целям Общего Дела. Хотя, с одной стороны, сила Сферы позволяет сводить к нулю последствия мрачной игры Алфреда, а с другой, даже архаические воскресшие сообщества не вдохновляются «зовом Тьмы», — суета Доули может стать опасной. Чем-то вроде инфекции, разлагающей любую веру, любые добрые устои… Сошлись, да не совсем.
Порой торжествует в Максовой душе иное мнение: чего тут бояться, всё здорово, неистово интересно! Инфекция? Ну и пусть! Может быть, это не заражение, а вакцинация, прививка обновлённому роду человеческому против искушений ХХХV века?! Искушений техническим всесилием, бессмертием, непроходящей молодостью… Кто выдержит, останется человеком, молодец. А в случае чего… штурвал Сферы в наших руках: «старые-новые» человеки с архаичным мышлением его не перехватят, такое положение предусмотрено в проекте Дела.
Словно подслушав мысли хозяина, Доули заговорил быстро, напористо:
— Если угодно, сэр, положение двойников было до чрезвычайности неравным. За адептами Осириса-Христа стояли их боги-покровители, выражаясь по-вашему, в духе профанных времён, — вся идеология нынешнего мира. За «тёмными» копиями (вернее сказать, оригиналами) — только их собственная воля… Не обижайтесь на меня, сэр, но это не рыцарский поединок.
Макс, невольно отвлёкшийся — почва под смородиновым кустом показалась ему твердоватой, надо распушить, — обернулся и спросил:
— А что вы, собственно, предлагаете?
Даже не входя в мозг Доули, он легко предвидел ответ, — но таков уж был восстановленный этикет, правила словесного разговора.
— Я? Опять-таки, продолжить опыт и довести его до логического конца.
Доули прошёлся платком по мокрой лысине, и под искусственным солнцем капсулы выскочило крестом из его перстня четыре острых пурпурных луча.
Тут одна из личностей, составлявших то, что звалось Максом Хиршфельдом, спешно вырвалась на передний план и метнула для осознания всем прочим «я» горсть ярчайших видений: Жанна д’Арк — содержательница борделя в завоёванном англичанами Париже, Григорий Сковорода с ножом наёмного убийцы; Авраам Линкольн, бичом стегающий чёрного раба… Мириады воскрешённых «хайдов», внимая гласу страшных богов, превращают Сферу в хаос, заливаемый потоками крови, вина и спермы. Идёт любезная Доули деволюция — возвращение мыслящих к звериному, шкурному бытию…
«Паникёрство чистой воды; трусость, недостойная
— Но для корректности эксперимента надо уравнять шансы и помочь слабым. Надо впустить в нашу реальность Истинных Владык. Я говорил с Ними, Они готовы войти…
XXI. Виола и Алексей. Вершина горы Синай (Джебель Муса)
Многочисленные кормчие, руководимые
старейшим и мудрейшим, правят этим судном,
а на носу его стоят доблестные начальники и
искусные моряки… Вот с таким судном более
всего сходен космос…
Бледно-голубое небо опрокинуто над горами, собравшими в себе все оттенки рыжего, бурого, сизого и бархатно-коричневого. Скалы, изрезанные миллионолетним ветром, донельзя причудливы, они напоминают перетекающие одна в другую человеческие и звериные маски. На самых высоких вершинах присели, будто голуби, одинокие белые строения, их присутствие там кажется чудом. Виола и Алексей, в куртках, свитерах и джинсах, сидят на огромной плоской глыбе перед оградой церкви, сложенной из больших грубоватых блоков. Между ними на подстеленной скатёрке — виноград, нарезанный сыр, бутылка красного вина и два стакана. Свежо, солнечно, необычайно тихо.
Виола. Советую греться изнутри, это отличный португальский портвейн 56-го года.
Алексей. Всё-таки, в Нью-Йорке было уютнее. А раньше в Париже — помнишь?… Ах, какое было танго! Где ты так научилась?…
Виола. Ты жалкий, изнеженный сибарит. (Поднимая стакан.) За мужчин, умеющих чувствовать высокое!
Алексей (делая то же). За женщин, не устраивающих мужчине испытание морозом!..
Виола. Ладно, один — один…
Алексей. Ничего подобного, один — ноль в твою пользу… Я просто балуюсь. Я прекрасно понимаю, что разговор у нас сегодня будет необычный. Немножко научился… предчувствовать будущее. (Оглядевшись.) Итак, мы на горе, где Моисей встречался с Богом.
Виола. А вон те церкви на вершинах стоят уже три тысячи лет. Их никто не восстанавливал, — так, реставрировали слегка. Вон туда, говорят, ангел принес тело казнённой языческим императором святой Екатерины…
Алексей. Действительно, хорошие декорации ты выбрала. Что ж, начинай монолог!..
Виола. Дурачок… Это «декорации» выбрали меня, и знаешь, когда? Когда мне было года двадцать два, двадцать три… Мы ведь тогда не знали динамики, — а если бы и знали, то не воспользовались бы. Даже верблюда взять считалось слабостью. Была чёткая традиция: на гору Синай подниматься только пешком, ночью, — днём просто убила бы жара, — и на вершине встречать восход Солнца. Между прочим, о-очень непростой был подъём, особенно с рюкзаком! Своими ногами вымеривали эти два с четвертью километра высоты, — по кручам, по узким тропам, по ступеням, вырубленным в камне. И — знаешь — это было правильно. Это оправдывалось. Мы тогда взошли не только к вершине горы, но и к самим себе, — к себе максимальным, то есть истинным!..