Смерти нет
Шрифт:
Ему стало невыносимо горько. Он понял Жженого. Черт побери, как он его понял!..
И тут его подтолкнули в бок. Он вздрогнул.
Сосед, Редька, смотрел веселыми хитрыми глазками.
— Чего загрустил?
Пистону хотелось послать этого бодряка в такую даль, откуда уже не вернуться. Но нельзя! Опасно.
— Да так... Жрать охота.
Редька полез куда-то в недра своих одежд и, к удивлению Пистона, вынул оттуда аппетитный, поджаристый сухарь.
— На. Только не хрусти. Откуси кусок, пососи во рту, а уж потом жуй.
Пистон сказал про жратву для отмазки, но правду: жрать ему в самом
— А ты?
— А я не хочу. Я, брат, воздухом питаюсь.
— Чего? — Сухарь застрял у Пистона в горле.
— Вот так, — пояснил сосед: вдохнул глубоко, задержал воздух и медленно выдохнул... — И все. Сыт.
Пистон остановившимся взглядом смотрел на плутовскую рожу Редьки. А тот вдруг расплылся и беззвучно рассмеялся:
— Шучу я! Люблю, грешный, пошутить.
— А ну тебя, — сердито отмахнулся Пистон и стал жевать.
— Ты следи, следи, — посоветовал Редька. — Не прозевай. Начальничек-то у вас — ух! — строгий. Случись что, башку сымет.
— Знаю, — проворчал Пистон.
Он понял, конечно, что у Тощего был генератор. Да почему был — есть... Серьезно. Серьезно, да, но ему-то, Пистону, что делать? Жить так, как жил? Против своих?.. Позорно. Восстать? И тут же распрощаешься с жизнью.
Вот ведь выбор! От переживаний Пистон не заметил, как проглотил весь сухарь. Но как ни странно, бдительности он не утратил, смотрел во все глаза, и именно он, а не Редька заметил, как в окне подъезда на шестом этаже мелькнул силуэт человека.
От неожиданности Пистон дернулся. Редька сразу напрягся.
— Что?! — шепотом.
— Идет! — выдохнул Пистон.
В этот день Муха проснулся почему-то раньше обычного.
Было вроде бы совсем темно, однако по неуловимому оттенку неба в окне Федя догадался, что это не ночь, а утро, скоро будет светать.
Он закрыл глаза и сонно улыбнулся тому, что может еще без забот подремать часок-другой. Левой рукой он потрогал цевье карабина. На месте!
Муха не был левшой, но стрелял с левой руки I и левого плеча — так ему почему-то было удобнее.
Однако сон не шел, прямо-таки назло. Муха кряхтел, ворочался. Тьма в окне и комнате стала явно жиже. Было обидно терять предрассветные, самые сладкие часы сна... Обида перешла в раздражение. Муха осерчал — и тут, неожиданно для себя, уснул.
Вторично проснулся он, когда было уже совсем светло. Вновь ощутил досаду: проспал! Вскочил энергично, стал разминаться.
Затем долго сидел перед картиной, приставленной к стене. Странно, но теперь этот небесно-лесной пейзаж навевал какую-то грусть, объяснить и выразить которую Муха не мог. Просто сидел и грустил. И черт его знает, почему вспомнились когда-то слышанные слова: жди меня, и я вернусь... Федя и понятия не имел, что это первая строчка стихотворения. Кто-то сказал, а он услышал и запомнил. Потом забыл. А теперь вдруг вспомнил снова.
Но это казалось приятным.
После завтрака он поглядел в окно и решил, что пора топать к Гвоздю. Связался с ним.
— Ну что, как договаривались? — не преминул уточнить он.
— Ясный пень, — ответствовал Гвоздь. — Я что, когда-нибудь динамил?
— Да нет. — Муха смутился. — Это я так просто...
Гвоздь смягчился:
— Ладно, ладно... Давай, жду.
— Тогда я выхожу.
— Давай.
Федор сходил на кухню, из тайника достал табак отсыпал две пригоршни. Взял пару коробков спичек. Оделся потеплее и пошел.
Спускаясь, он ощутил морозец и мысленно похвалил себя за то, что так экипировался. На шестом этаже подошел на секунду к выбитому окну: точно, подморозило. Зима.
Повернувшись, он краем глаза уловил какое-то неясное движение во дворе, где кусты рябины возле гаражей. Наверное, ворона села на ветку, решил он и пошел дальше вниз.
Глава 14
ЗАХВАТ
Вернувшись домой из Вольной зоны, Даня придумал попить чаю. Когда он отправлялся к монахам, то хотел найти ответ на вопрос, вставший перед ним. Так и вышло. Но, получив ответ, он наткнулся на другие, новые вопросы, отвечать на которые считал себя обязанным.
Надо — сказал он. Надо вглядеться, чтоб увидеть путь. До сих пор он считал, что путь свой знает: бить нечисть поганую до тех пор, пока всю ее не выбьешь. Или пока они не убьют тебя. Второй вариант, разумеется, был совсем нежелателен, но трезво мыслящий Даня не исключал и его. И был к нему готов. Что ж! Совесть его чиста: сделал все, что мог.
А вот теперь, после разговора с отцом Никифором, стало казаться, что не все. Надо еще что-то...
Да что! Пока надо искать книгу. Вот этим и займемся. Только завтра. А сегодня по случаю начала зимы можно и отдохнуть.
Но прежде он все же соединился с уфимцами, порадовал их новой информацией. Затем — с Гвоздем. Я к тебе завтра зайду, — предупредил он. — Карту посмотрим.
— Есть, генерал, — привычно отозвался Гвоздь. — Когда?
Даня подумал.
— Ну, в полдень где-нибудь. Годится?
— Принято. Жду! Жди.
Жди меня, и я вернусь...
Опять вспомнились эти слова, пока шел по лестнице. И картина. Муха даже остановился, закрыл глаза, представил в памяти лесные дали... Ему очень захотелось туда вернуться. По наивности своей Федор и помыслить не мог о таких сложных материях, как творческое воображение и тому подобное. Еще менее могла прийти ему в голову мысль о том, что натура была найдена художником где-то за тысячи верст отсюда. Федька не то чтоб думал, просто этот мир он знал в пределах взгляда — от себя до горизонта, — а потому, естественно, и пейзаж на картине счел расположенным где-то в этих пределах. Ну, может быть, чуток подальше. Только надо его найти.
Муха вздрогнул и пошел дальше. Звук его шагов гулко зазвучал в пустом подъезде.
Мыло в темноте выпучил глаза:
— Идут!
— Тише ты! — злобно шикнул Капкан. — Придурок! Готовься.
«Придурка» Мыло съел как должное. Кто-то сказал: дурак, понявший, что он дурак, уже не дурак — с этой точки зрения Мыло дураком не был.
Оба напряглись. Глаза их привыкли к тьме и предметы различали вполне сносно.
Шаги приближались.
«Ишь топает, сволочь, — зло подумал Капкан, — хозяином!.. Ну, погоди, будет тебе щас хозяин!»